Убежач, позволь мне поныть. Сразу предупреждаю: омегапроблемы и работопроблемы будут, тянопроблем не будет. Окей? Меня легко будет сдеанонить, но уже похуй. Вот.
Я устал, убежач. И 25 лет моей жизни полны неудач. Их было бы меньше, если бы я не пытался, но я пытался и обсирался. Снова и снова, чем больше давление – тем больше сопротивление, и я раз за разом сдавался, но начинал опять.
По мере того, как моё самосознание становилось отчётливее, я всё больше чувствовал отвращение к этому пути наименьшего усилия, который мне на роду написан. К поверхностности, безразличию, серой заурядной судьбе ребёнка заурядных людей. Судьба оказалась упорным противником. Я каждый день стараюсь учиться, но потраченные впустую годы школы и ВУЗа дают о себе знать, с моим умом это не аннулировать. Я в отличной физической форме, но there's only so much ты можешь выжать из подобного тела; и оно болеет. Я ленив, я крайне рассеян, я невежественен и слаб, у меня есть обычные хикканские привычки, а помимо них и у меня есть амбиции, в которых могущественнейшим из живых стыдно признаваться, но они ещё держат меня на ногах.
Я не труслив. Казалось бы.
Но будучи собой, вынужден вести себя как трусливый человек. Я позволяю людям хамить мне, потому что слишком просто для них навредить моему шаткому положению. Иногда я изображаю страх, изображаю чувство вины, изображаю волнение. И это отпечатывается. Очевидно, вкупе с моей внешностью это заставляет меня выглядеть как жертва.
Но мне надоело. Я устал. И сегодня сорвался.
Началось всё с того, что я два месяца потратил на чужую научную работу. Я выполнил её от этапа экспериментов до получения пизды на докладе о результатах. Все два месяца меня критиковали за отсутствие значимого эффекта, называли неопытным, ленивым, эгоистичным и по сути требовали фальсифицировать данные. Я честно выискал и устранил каждый возможный источник шума, маскирующего сигнал, не нашёл сигнала, довёл дело до конца и честно получил угрозу закрытия моего собственного исследования за такой мусор. И ещё получил ушат говна от коллег, на которых пахал всё это время, за то, что их подставил. Оказалось, что дизайн эксперимента был изначально скомпрометирован – условно говоря, никто не проверил, действительно ли разные исполняемые модули ссылаются на разные режимы работы, или кто-то тупо скопипастил код и переименовал. Но никто передо мной не извинился.
Справедливости ради, я и не просил. Мне дали ещё работы.
Меня укусил довольно большой, кило так 15 бродячий щенок: я позволял ему играть со своей штаниной, и он тоже почувствовал безнаказанность.
Я никому не дерзил, не огрызался, не перекладывал вину. Я вёл себя как идеальный джентльмен. Дошло до того, что студентки почувствовали себя вправе вымещать на мне злость: неосторожный вопрос – и получай порцию визгливого сарказма.
Сегодня мне пришлось проводить новый эксперимент в условиях, где не справился бы никто. У меня не было всего оборудования, и выделенного времени не хватило бы даже при очень отточенной процедуре, и есть ещё ряд причин, по которым к 20:00 я чувствовал себя выжатым как лимон ёбаным неудачником, посмешищем и мальчиком на побегушках. Отреагировал я на всё это как положено: вытер сопли, открыл эччийную мангу на телефоне, и уткнувшись в неё, пошёл домой.
И меня напугал какой-то унтерменш.
Как это вообще называется? Я не знаю, честно. Может, есть специальное слово? Когда ты идёшь, явно не замечая внешнего мира, и внезапно на тебя с криком, подскочив в упор, замахиваются кулаком. Со мной такое было несколько раз в жизни, может, раз десять. Я вздрагиваю, отклоняюсь и делаю шаг назад; ухмыляющееся животное иногда смеётся над лохом и, не замедляя шаг, идёт дальше. Весело напугать лоха. Лох не имеет никаких законных оснований преследовать, а главное, будучи трусливым законопослушным гражданином – и не рискнёт. «Мало ли дураков! Может пьяный! У него впереди ничего, а у меня целая жизнь!»
...помните ту сцену в Бойцовском Клубе, когда разгромовцы (или ещё нет?) пытались развести прохожих на драку, а прохожие находили повод не участвовать?
Всю жизнь я был прохожим. И я понял, что, проходя и отступая, не пришёл ни к чему достойному. «Сказали мне, что эта дорога / Меня приведёт к океану смерти, / И я с полпути повернула вспять./ С тех пор все тянутся предо мною/ Кривые, глухие окольные тропы…». Находить повод изображать труса – это и значит им быть.
Я ещё я понял, что всю жизнь представлял этот самый момент.
Я догнал унтерменша. Я потребовал, чтобы он извинился. Он иронично на меня глянул и продолжил шагать. Я крикнул ещё раз и достал нож. Он заметил это. Он подошёл. Я чувствовал адреналин в крови; он был спокоен как удав. Он подходил, я отступал. Он был слегка пониже меня и немного пошире, очевидно на несколько лет старше (хотя и студенты иногда выглядят старше меня), с лицом немного звероподобного Епифанцева, и он – я понял это – был полон уверенности, что всегда ударит первым. Он уже бывал в таких ситуациях. Он их контролирует.
Я дрался, может, раз шесть. С другом в школе; с тремя парнями, которые меня травили; с парочкой люмпенов, отправивших меня в нокаут парой отличных ударов, так что это нельзя и дракой назвать; снова с другом; ну и всё? Я не умею бить, и не умею бороться. Мне не нравится боль, и мне не нравится её причинять.
Но, смотря на это полуживотное, которое деловито лезет хлопнуть меня по плечу и повторяет заезженные штампы типа «ты здесь живёшь?» или «достал нож – бей», я не ощущал страха. Я только думал: да что этот придурок о себе возомнил! Он что, ловит пули зубами? Как, чёрт побери, как эта хуйня может настолько верить в своё превосходство? Какой опыт нужно иметь, чтобы вывести из него подобное самомнение? Он полагает, что у кого сила – тот и прав; но с чего он взял, что сила на его стороне?
Всё это не пустые спекуляции. Я не хотел играть в его игру. Минут двадцать (!) я уклонялся от обычных ритуалов разговора с пацанчиками, ищущими драки, выслушивал охуительные истории про его молодость на Кавказе, 28 лет и троих детей, шрамы, службу в армейке, про то, что тут ни одной камеры; честно отвечал на все его вопросы (мне не хотелось лгать) и спрашивал его про этику, про представление о вежливости, уверенности, критерии оценки опасности и чуть ли не об общественном договоре. Я объяснил, что не собираюсь его бить, и нож был мне нужен лишь чтобы получить разговор. Думаю, он воспринимал всё это как попытки ботана избежать честной потасовки. Я серьёзно пытался понять, почему он считает нормальным, морально правильным и безопасным пугать незнакомцев. Я убрал нож. Я пожал ему руку. Я хотел поговорить с ним как с человеком, но и как с представителем стихии, которая всю мою жизнь смеётся мне в лицо.
Знаете, что самое связное получилось из него добыть? «Да ничего я не думал, вижу идёт олух студентик в очках, такой весь с телефоном, ну махнул, а ты сам виноват, что испугался. Чё? Ну пошли вот за пивную, пошли».
Он не оценивает своих действий, не рецензирует их, не боится, не сомневается. Просто живёт. Просто использует эвристики. Видит олуха – веселится.
Это был первый момент, когда я почувствовал нечто вроде зависти к нему. И в то же время глубокое отчаяние. До него невозможно было достучаться. Но так же невозможно достучаться до щенков, студентов, лаборантов или кандидатов наук, с которыми я работаю. Они просто не считают нужным осмысливать мои слова, моё право на собственное достоинство или место в этом мире. Мне придётся добыть его самому. То, что чуть более высоким или крепким даётся бесплатно.
Я соскользнул в старую привычку: сказал ему, что и правда нехорошо угрожать человеку ножом; я извиняюсь, пусть он признает, что пугать меня было невежливо, и мы разойдёмся. Он пристально посмотрел мне в глаза и (видимо, это должно было выглядеть угрожающе) произнёс: «Всё-таки пизды получить хочешь?» Я повторил: давай на этом закончим. Он стоял прямо передо мной, почти касаясь лица, и скалился. Мне не было страшно. Мне было противно от себя, от своих привычек и холуйского служения чужим правилам. И от его причёски.
Я ударил его в нос головой. Headbutt, да? Не знаю, как это называется у пацанчиков. В манге так делают довольно часто.
Он отшатнулся метра на полтора, закрыл лицо руками, посмотрел на меня через пальцы. Убрал руки: кровь не шла. Помолчал. И снова: «чё, драться хочешь? Ну пошли» – в какой-то тёмный угол. Я снова предложил ему извиниться. Он извинился (!?) и опять что-то воинственное повторил, однако не приближаясь. Мне стало уже как-то безразлично, я снял рюкзак (эй, подожди, не здесь бля!), поставил перед собой на тротуар, не торопясь и не принимая защитной позы достал оттуда специально для такого случая купленный баллон, и залил стоящему как вкопанный отцу троих детей ебало струёй перцового агента и слезоточивого газа. Глаза, нос и открытую пасть.
Вот дальше было нечто удивительное. Он глупо замахал руками перед лицом, а потом быстро повернулся и зашагал, куда шёл изначально. Иногда останавливался и тёр лицо. Снова шагал. Ни звука. Ни попытки в ярости напасть на меня. Ни паники. Ни попытки защититься от удара в спину.
Когда меня укусил щенок и я смирился, что окрики не работают – я отхлестал его по морде и он скрылся. Точно так же: быстро, не скуля, не провоцируя. Животное, сменившее эвристику. Машина для выживания, ничего лишнего и ничего человеческого.
И вот тут я ощутил настоящую зависть.
И сразу убежал сам. Куда подальше.
В понедельник я снова вернусь в этот мир. В это место. Очевидно, он там живёт, а работает где-то ещё. У меня наоборот. Он преступно много обо мне узнал; задержится ли это в его голове – не знаю; и не уверен, захочется ли ему мстить, караулить с друзьями, писать заяву. С последним ничего не поделаешь, но пожалуй, я больше не буду читать мангу на улице. Осознанность – прекрасная вещь, ха-ха! Почти такая же прекрасная, как свобода от самосознания. Ха.
Я устал. Не замечал до этого дня, насколько.
Скажи что-нибудь, анон. Хотя вряд ли ты дочитал.
