>>36582Интерлюдия первая. Метро. (продолжение и окончание)
Со второй, у которой мы ждали синим летним рассветом, немного проще – мы же видели ее снаружи. Круглая, маленькая. Вокруг простор неба и огромных домов. «Проспект Просвещения», кажется. Итак, я их видел сегодня утром в туннеле. Утром, но, конечно, уж после рассвета.
Ужасно глупо это было, в конце концов, во сне было лето, и может, до какого-то летнего рассвета мы и будем там бродить, но я загорелся идеей. Все равно ведь делать нечего. Я решил съездить на «Проспект Просвещения».
Последний поезд отправлялся в полночь, и остаток вечера я провел, читая газеты за последний месяц. Целая стопка их скопилась в почтовом ящике.
Как выяснилось, зря не читал. Две недели назад мы, оказывается, выбрали нового мэра, а на Парнасе было расстреляно целое стадо больных коров. Настоятельно советовалось не употреблять мясные продукты последнего месяца производства. С некоторой тревогой припомнился мне кудрявый пельменный мальчик, но делать было нечего. Еще в одной статье толпы врачей предостерегали против новой «машины снов» - и на слух-то она влияет, и зрение портит, и нравственно-моральный облик подтачивает. Тут я совсем расстроился, потому что не только о новой, но и вообще о какой-нибудь машине снов слыхом не слыхивал. Что она делает, в статье не объяснялось, но звучит-то завлекающее.
Ближе к полуночи я откладываю газеты и собираюсь. Футболка, рубашка, шерстяной свитер и толстый-толстый шарф. Вместо новой, вполне себе модной курточки, натягиваю старое серое пальто. Хочется отчего-то поиграть в конпирацию. Да и не любят на Просвете модников. В рукав пихаю свою старенькую бабочку в самодельных детских ножнах.
В прихожей сталкиваюсь – и отлетаю, как от батута – с соседом. Как его зовут по-настоящему, я не знаю, а по-нашему получается Игорь. Игорь невысок, широк, и лицом похож на очень старого Челентано. А спереди Игоря (который любит разгуливать по дому в одних пижамных штанах), свешивается живот. Живот круглый, как глобус, красный и поростает черным витым волосом. Живот похож на какой-то жутковатый фрукт.
- Гулять идишь? – с отчетливым непроизносимым мягким знаком после «ш» спрашивает он, и улыбается.
- Гулять, - киваю я. Не люблю я эти узбекские улыбки. Ни черта не поймешь, что на уме.
- Хорошо, хорошо, - раскивался круглой, курчавой головой, да еще косит вдобавок выжидательным взглядом.
- Очень хорошо, - весело соглашаюсь я, - Доброй Ночи! – и стремительно убегаю.
Хлоп – квартирная дверь, топ-перетоп-топ-топ (прыгаю по ступенькам, как пятилетний малыш), лязг – дверь кодовая, бабах! – дверь домофонная.
Вот я и на улице. Падает теплый снег, покачиваются желтые фонари. Из темного сквера доносятся ликующе-пронзительные вопли детворы.
До самого метро меня провожала снегоуборочная машина. Большая, несуразно квадратная, ярко-желтая. Она попискивала и помигивала разноцветными лампочками. Мне это показалось хорошим предзнаменованием.
Входил в метро с толпой людей веселых и молодых, а вышел с редкой группой усталых серолицых рабочих, трудовых мигрантов и людей, судя по всему, недавно вышедших из тюрьмы. На Просвете темно, носится туда-сюда метель и одиноко, как вой волка в поле, кричит электронная музыка из разноцветного ларька. Мне даже захотелось тут же развернуться и уехать последним поездом домой.
Но желание это мимолетно, так что я легко справляюсь с ним. Прямо напротив метро стоит железно-стеклянный кубик торгового центра, на втором этаже которого располагается бар. Все, что мне нужно – найти столик у окна и ждать до рассвета. Часов пять-шесть, не больше. В кармане у меня «Набережная туманов» Лео Мале, и я рассчитываю неплохо провести время. Не получается. Несмотря на то, что я единственный посетитель, кроме того, посетитель, скромно отсевший в уголок за фикусом и открывший книгу, в баре всю ночь орет музыка. Единственная официантка (с нежным детским лицом и ярко-красными волосами) сверкает огромными глазищами и двигается, эпилептически подергиваясь. Бородатый бармен похож на неинтеллигентного наркодилера и подергивается еще активнее. Все это как-то тревожно. Зато цены (видимо, в компенсацию оригинальных музыкальных вкусов хозяев заведения) очень низки. К тому же действует, видимо, какая-то странная акция: я заказываю одну кровавую мэри и один ром с колой, а получаю по паре каждого напитка. Потом заказываю два темных пива и получаю четыре. От всего этого я совсем одурел, не прочел ни строчки, а к концу ночи замечаю, что под столом веду себя совершенно непристойно. Выше столешницы я неподвижен и прям, как офицер, а под ней изгибаюсь и дрыгалюсь в такт музыке. Губы мои пересохли и непрерывно подшептывают песне:
«Робот-робот-робот,
Я тебя люблю, мы так хотели,
Робот-робот-робот,
Я тебя включу и полетели
Робот, робот, в твоем сердце
Электронные метели
Полетели, полетели, полетели, полетели».
Жутковатое дело, когда сам не знаешь, что творит твое тело.
Я на всякий случай вставляю в уши наушники. Уже часов пять утра, а площадь перед станцией пуста. Через час метро заработает. Метель все метет, заволакивая окна белым, да и у меня в глазах все плывет, так что наблюдение мое не слишком результативно. Можно, конечно, спуститься прямо к станции, но мне кажется, что это жульничество и спугнет сон.
Поймав протанцовывавшую мимо официантку, я прошу чашку кофе и счет.
- Скидка 50 процентов, если оставите мне книгу.
- Эту? – удивляюсь я. Но странно встретить на Просвете любительницу сюрреалистической поэзии. Тем более, и издание-то не редкое.
- Скидка на кофе или на весь счет?
- На весь счет! – оскорбляется официантка.
- Держите, - проотягиваю ей книгу, - Это подарок, а скидки не нужно. Я ведь и так у вас двойную порцию всего выпил.
Она зачарованно глядит на черно-белый портрет писателя и быстрым, стыдливым движением прячет книгу в карман фартука. Я с изумлением смотрю на расползающийся по щекам румянец. Мне даже лестно становится, что я так невероятно привлекателен для просветовских официанток. Мне даже хочется приезжать на Просвет почаще.
Но потом официантка так равнодушно и сухо сказала «спасибо», что я усомнился в своих догадках.
Итак, я пью кофе, метель не стихает, а до открытия метро остается полчаса. И вдруг, в снежной круговерти я и впрямь вижу сдвоенный силуэт обнявшихся людей. Я вскакиваю, прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Да, они стоят там, и волосы девушки развеваются, вплетаясь в круговерть снега.
Я стремглав выношусь из бара, на ходу крикнув зачем-то бородачу: «Большое спасибо, мне очень понравилось», скатываюсь по гулкой лестнице и выбегаю на улицу. В мокрый снег, влажный бензиновый воздух, свист редких быстрых машин.
Охваченный трепетом, к станции я подхожу медленно и осторожно, с непросматриваемого для парочки сектора. Зря, как оказалось. Они совсем не те, и дело вовсе не в пуховиках вместо футболок. У юноши наглое румяное лицо, а у меня никогда такого не было, даже в пятнадцать лет, и уж тем более, во сне про то, как мне пятнадцать лет. Оставается еще надежда на девушку, но когда они расплетаются, я вижу, что и она совсем не та. Только волосы немного похожи.
Я отвернулся от них и закурил.
Вот что странно: они наверняка ждали открытия метро (что там еще делать?). Скорее всего, вошли со мной в светлый вестибюль. Даже, наверное, спустились по бесконечному пустому эскалатору. Но на платформе я оказался совершенно один.
А ведь это была конечная станция и поезда отправлялись только с одной стороны.
Выехал из черного проема первый поезд. Один-единственный пассажир, я зашел в вагон, уселся напротив иллюминатора и устало прикрыл глаза. Поезд покачался немного в неподвижности, и двинулся вперед.
Бах! Что-то произошло. Что-то произошло в темном клубке моего мозга, или что-то произошло вокруг меня, но мои веки вдруг распахнулись.
Напротив меня сидит женщина в черном. Кроме нас никого в вагоне нет. Я не могу ее как следует разглядеть, потому что она неутомимо смотрит прямо мне в лицо, сосредоточенно и отстраненно. Я только замечаю, что на ней черный тусклый пуховик, какая-то дуратская квадратная черная шапка, из-под которой вылезают серые пряди. Лицо ее зловеще безмысленно. Пухлое, широкочелюстное и широконосое, не женское и не мужское лицо.
Может быть, я проспал дольше, чем мне кажется. Проспал следующую станцию, и она вошла на ней. Скорее всего, так и есть, - так уговариваю я себя, нащупывая в рукаве нож и не решаясь встретить ее взгляд, но боясь и совсем отвернуться, выпустить ее из поля зрения. А за круглым иллюминатором проносится серая темнота, и женщина смотрит на меня вечным взглядом.
Поезд замедляет ход. В иллюминаторах пустая светлая станция.
«Озера», - объявляет мужской баритон и, и этот голос, это слово, смысл его бьет меня со всего маху. «Озера». «Озера». Озера – это следующая станция после Просвета, следующая, и ничего между ними нет.
Женщина делает какое-то неясное движение. Может быть просто моргает, может, рука шевельнулась – я не заметил, а понял только, что она или что-то в ней двигается. Этого достаточно – я выскакиваю из вагона в раскрывшиеся двери, переношусь через платформу и прыгаю на пути. Несусь по темному туннелю, спотыкаясь о провода, штыри какие-то, амортизаторы и бог весть что еще. Мыслей у меня в голове не больше, чем у спасающегося от волков зайца.
Сзади что громогласно гудит, и разносящееся по туннелю эхо мотает меня из стороны в сторону. На железных шпалах появляются тревожные отблески.
Что-то хватает меня, дергает в сторону, и я чувствую живое, теплое тело.
- Сдурел? Поезд! – Волосы, треплемые ветром, обнимают мою остриженную ежиком круглую голову. Поезд, такой огромный, что я прямо чувствую, как его сила тяжести отволакивает меня от стены, вытягивает к себе, летит мимо.
Все. Только теплый пыльный ветер еще носится в туннеле.
- Бежим! – решительно говорит девочка, - До следующего успеем.
И мы бежим вперед в гулкой темноте. Она останавливается возле какой-то темной щели – я бы на бегу и не заметил ее – и чем-то шебуршит.
- Раздевайся, - бросает мне, - Так не пролезешь.
Знакомый низкий вой потряхивает туннель, и я спешно разоблачаюсь. Пальто, свитер, рубашка и шарф летят в темноту. Я остаюсь в одной белой футболке, и лезу вслед за девочкой в клаустрофибически узкую щель.
Боками, головой и ногами я чувствую тесно сомкнутый вокруг бетон, и когда он начинает трястись мелкой дрожью от проезжающего поезда, меня охватывает тошнота. Девочка сжимает мою руку. Ладошка у нее горячая и мокрая.
Мы вылезаем в какой-то обширный подземный перекресток. Ни стен, ни потолка не видно в темноте, но чувствуется, что они очень далеко. Вслед за девочкой лезу под отцепленный вагон, и мы наконец позволяем себе передышку.
- Ты как здесь? От кого бежишь? – чуть отдышавшись, спрашиваю.
- От женщины в черном, - отвечает со страхом она, и меня тоже обнимает на секунду призрак недавнего ужаса.
- Да. Я тоже.
Она не отвечает, будто это само собой разумеется. Дальше все было совсем уж смутно. Мы бесконечно бежали куда-то в темноте, еще раз встретили вроде бы страшную коренастую женщину, снова неслись от кого-то в темноте…Помню еще мгновенное дежа-вю, охватившее меня, когда мы мчались по туннелю, а в параллельном проносился сверкающий иллюминаторами поезд.
Наконец мы выбрались в сине-серый прохладный рассвет и целовались там в пустом-пустом городе.
Просыпаюсь я с острым, болезненным чувством утраты. Долго валяюсь в сумеречной своей комнатке, среди смятого белья, и вспоминаю девушку. Теперь-то я понимаю, что сердце иногда болит себе вполне физически, безо всяких метафор.
Я варю кофе, пью кофе, одеваюсь, еду на работу, переписываю множество бумажек, и все это с никуда не девшимся чувством смутной потери.
Только к утру (я работаю по ночам) меня немного отпускает. Спускаюсь в метро и еду домой. Слева от меня сидит сильно завитая девушка, справа – мужчина в ярко-красной куртке, с электронной книжкой в руках. Напротив – пустое место и две старухи по сторонам. Благодаря этому пустому месту мне видно иллюминатор.
Время от времени в темноте за окошками вспыхивают электрические разряды, или вдруг на мгновение откроется огромный проем бокового туннеля, освещенный белыми и желтыми лампочками.
Мы проехали несколько пустых мраморных станций – поезд останавливался так только, для проформы. Все равно здесь входят и выходят только во время окончания смен на заводах.
Поезд несется в темноте, и ровный шелест стремительных колес, завывания теплого подземного воздуха осторожно вплетаются в музыку.
В иллюминаторе снова вспыхнул электрический разряд, мелькнула арка в параллельный туннель. И в темноте будто бы проявились на мгновенье две бегущие фигурки. Развевается в темноте белая футболка.
Наверное, мне почудилось. Метро вообще – странное место, и почему бы не захватить ему обрывок сна. Откуда в огромном туннеле взяться детям? Да и футболка – совсем не по погоде.
Но все же я заволновался, конечно.
Стоит ненастный утренний час. Старинные пятиэтажки присыпаны снегом, уютно светятся кое-где окна. А на улицах никого. Только собачника встретишь или медленных толстых старух.
Возле моего дома стоит машина, вся засыпанная снегом. Из под его покрова таинственно светят фары.
Домофон, кодовая дверь, влажный и гулкий подъезд. Лифт, обвешанный зеркалами, в которые я стараюсь не смотреться. Прочитал недавно, что это вредно для здоровья.
Дома, на пыльной просторной кухне, варю пельмени на синем газовом огоньке. С кроваво-красного пакета улыбается толстый кудрявый мальчик с огромным ножом в руке (вторую он держит за спиной). Жуткое зрелище. Поневоле веришь всем этим рассказам о мясном заводе.
Цвет у сваренных пельменей желтовато-серый. Убираюсь в свою комнатку и, не включая свет, быстро ем.
Все. Можно спать.
Тревожно гудят на развилке огромные поезда, и звук еще долго носится по туннелям, отзываясь эхом за много километров отсюда. Желтые и белые лучи прожекторов плывут в темноте, слышны тревожные крики и очень далекий лай. Мы лежим под отцепленным вагоном – я и девочка с длинными темными волосами. Волосы эти как бы поблескивают в темноте.
Луч белого прожектора все ближе и ближе. Он вытаскивает из ночного воздуха холодные рельсы, переплетения проводов, какие-то узенькие ржавые лестницы, поручни, перила, и облупившиеся железные дверки.
Свет приближается, и мы выкатываемся из-под вагона и, схватившись за руки, бежим. Вперед, вперед, вперед. Развевающиеся волосы девочки ласково гладят меня по щеке.
Сзади разворачивается вкрадчиво гул мотора. Медленно-медленно начинают перестукивать колеса: ту, дух, ту, дух, ту - дух, ту - дух, ту-дух, ту-дух.
Прямо над нами из потолка торчит узкая металлическая лесенка. Подпрыгиваю, хватаюсь за перекладину и лезу наверх. Девочка – за мной.
Мы выбираемся на станцию. Все здесь ярко освещено и мрамор со всех сторон отблескивает, а потому мы не сразу замечаем бредущую по краю платформы женщину в черном.
Холодом и жутью веет от ее приземистой, крепко сбитой фигуры, от переваливающейся неуклюжей походки.
Пока она не заметила нас, спрыгиваем на рельсы и снова убегаем в темноту. Этот туннель выводит нас на поверхность. Рельсы поблескивают в тусклом свете звезд и слабых лампочек. Мы выходим из огромного черного зева. Стоит ненастный рассвет, и ветер треплет мою белую футболку. Все равно не холодно. Лето.
В темно-синем небе белеют многоэтажки. Мы пересекаем широкий черный проспект и останавливаемся у круглого приземистого здания. Метро. Нужно ждать, пока откроется.
Ветер гоняет мусор по серому асфальту. Совсем пусто кругом.
Девочка подходит ко мне. Она немного ниже меня ростом и очень кого-то напоминает. Смуглая кожа, длинные темные волосы, полосатая футболка, джинсы и грязные белые кеды. Она целует меня узкими нежными губами, я обнимаю ее за талию, запускаю руку под джинсы. Она фыркает насмешливо, но не отстраняется. Кожа у нее прохладная, как вода.
Кожа у нее прохладная, как вода. И я просыпаюсь со смутным сочувствием и любовью к ней, такой замерзшей.Валяюсь в смятой постели, вспоминая, на кого она была похожа. Николь. Немного Таня, может быть. И еще та. Больше всего та девушка. Безымянная с праздника победы.
Все эти воспоминания совсем меня расстраивают, и встаю я с душой нараспашку, грустный и добрый. Варю кофе, а со стола мне подмигивает кудрявый мальчик с ножом. Окна кухни выходят в старый двор: он весь сейчас засыпан снегом. В самой середине стоит извилистое серое дерево, а вокруг тихо вьются снежинки. Наискось бежит цепочка следов.
Шумит, открываясь, дверь, и я поспешно ретируюсь к себе. Это соседи вернулись, а у меня сейчас нет настроения здороваться и еще меньше – не здороваться.
Выходной, а деть себя совсем некуда. Я пытаюсь припомнить ту станцию, с коренастой женщиной в черном, но ничего не выходило. Она похожа одновременно на все и ни на одну: много сверкающего камня, огромные люстры, колонны. Таких станций в нашем городе сотни, если не тысячи.
Со второй, у которой мы ждали синим летним рассветом, немного проще – мы же видели ее снаружи. Круглая, маленькая. Вокруг простор неба и огромных домов. «Проспект Просвещения», кажется. Итак, я их видел сегодня утром в туннеле. Утром, но, конечно, уж после рассвета.
Ужасно глупо это, в конце концов, во сне-то было лето, и может, до какого-то летнего рассвета мы и будем там бродить, но я загораюсь идеей. Все равно ведь делать нечего. Я решаю съездить на «Проспект Просвещения».
