Нам дано замкнутое пространство офиса. Сначала возникает потребность ограничить его искусственно – например, можно вычеркнуть из текста, вывести из поля зрения всё то, что происходит с персонажами вне этого помещения. Это - ход из дешёвых. Допустим, что наши герои раскрываются лишь во время работы. Это уже лукавство – на работу приходят не за тем, чтобы там раскрываться. По крайней мере, если эта работа определена офисной культурой и канцелярским бытом. Это превратит происходящее в комедию положений, а потому отбросим и этот вариант.
Тогда, быть может, нас спасёт мистификация? Приходила же она на помощь фаустам прошлого. Поверьте, я также скучаю по красивому и как бы даже сакральному, как и все нынешние. Наша кожа чешется от инъекций теорий заговора, городских баек. В груди у нас Эллада, Волчица с Ромулом и Рэмом и топлёные крылья икаров. Узор нашей кровеносной системы повторяет таковой у веток тополя на февральском провинциальном небе. В голове шумят Хайдеггер и Фуко. И всё же нам как-то тускло живётся. Сказать «чего-то не хватает» будет цинично и пошло, потому что не хватает очень многого, а чего – ленинградская дворняга с белой упряжью знает.
Будем честны. Нам остаются две вещи: описывать (как можно честнее, прежде всего к самим себе) и комментировать (как можно уместнее). Вымыслу быть. Без него не получается. Мы пробовали, и вышло так, что пахнет чешуей и просоленными молоками.
Нужно дождаться дождя – это самое главное. Сидя в серо-синей комнате, планировать маршрут движения к дому в двух кварталах от тебя самого. Выходить в 19:25, к восьми успевать купить жевательную резинку и минералку и далее, вдоль жёлтого ангара, к мосту над P242. Мимо заправки, пока не столкнёшься с золотой пластинкой вывески «Cappadocia.Sweet home».
Стряхивая воду с воротника, Кружевский спустился по ступеням в подвал и, пройдя половину пути по коридору, свернул в тёмный проём. Здесь было холоднее, чем на улице, и изо рта вырвался клубок пара, оставив капельки влаги на подкладке пальто. Он выставил руки вперёд и обхватил пальцами вентиль. Через три оборота дверь открылась, и в лицо пахнуло синтетической сиренью. Медленно начали включаться лампы под потолком, издалека донёсся звон факса. Кружевский посмотрел на ладони и вздохнул, словно его могли увидеть и посочувствовать – перчатки были в ржавчине.
В коридоре толкались молодые девушки в чёрных бархатных юбках и белых рубашках. Глядя на них, Андрей не мог понять, с каких плакатов они сошли, и чего в них было больше – американского пин-апа или нацистской агитации. Наконец, одна из них подошла и кивнула.
-Это вы Андрей Сергеевич?
-Я.
-Пройдемте за мной.
-А это надолго?
- Обычно, на всю жизнь.
-Я про собеседование.
-А это как получится.
Она открыла какую-то из пластиковых белых дверей, лишенную номера, и показала рукой на кресло, стоящее в комнате за дверью.
-Садитесь, к вам подойдут.
Андрей сел и стал думать, что ему делать дальше.
Ещё в детстве Кружевский понял, что за нелепости с ним происходят. Есть такие вещи, полагал он, которые нужно разглядывать изнутри, а есть такие, которые заставляют присмотреться со стороны. Особое же место занимают те явления, которые требуют остановиться на пороге. Их удаётся прочувствовать лишь тем, кто ещё не вошёл в круг, но уже не посторонний.
Офис оказался первым в его жизни явлением третьего типа, и прерывать с ним знакомство решительно не хотелось. Однако как застыть на пороге, не будучи вытолкнутым на улицу, но и не оказаться принятым на работу, он не знал. И то и другое привело бы Андрея к бегу в колесе, а хотелось уцепиться за новую эмоцию и попробовать извлечь из ситуации хоть что-нибудь полезное.