Оцените начало небольшой повести. Укажите недостатки. Буду вам благодарен.
Мне мерещилось.
Главной достопримечательностью города, куда меня заселило, была невозможность выбрести на Красную площадь. Бывают такие города, в которых человек может потеряться, а потом всё равно обнаружить себя в каком-нибудь ожидаемом месте. Этакая Одиссея по-нашему – куда не выйди из дома, а окажешься в собственной прихожей. Так и в городах – пропади, забудься и растай, а всё равно – стоишь и смотришь на них – Стрелку Васильевского острова, кремлёвские звёзды, реку Лену или заброшенную телебашню Екатеринбурга.
В этом городе, как оказалось, теряться не получалось ни у кого. Стоило затуманить себе голову и мысли в ней, выйти на улицу, как тут же слышалось с Небес: «не выпендривайся, декадент позорный». Местные называли это «ограниченной навигацией души», а спорить с ними я не мог, потому что до определённой поры был нем.
Город был мал и проходился от края до края за вечер. Его населяли рыбаки с ржавой щетиной, фабричный люд, чудаковатая богема и маленькие ребятишки. Другие в городе останавливались, лишь направляясь из Европы в Сибирь. Его в шутку называли Москвой, а приток Урала, протекавший по нему – Молодой Невой.
Я переехал туда по службе и снял квартиру на краю города – в мрачном доме, стоявшем у берега водохранилища, среди запаха луковой шелухи и шума колоколов (заводского обеденного и церковного воскресного). Кухонные окна выходили на фабричный корпус, балкон – на автостраду, за которой высился жёлто-синий ангар торгового центра. Оба пейзажа делали меня грустным, и стёкла были вечно затянуты. Тоска радовала – тихий город оказался именно таким, каким и представлялся – лубочным, одетым в бобровую шубу и задремавшим на морозе. Не подарок, но подобная предсказуемость всегда помогает в работе.
То, что я могу написать о своём занятии – это весьма цензурированный (частично – мною, частично – моим начальством) материал. Впрочем, цензура коснулась лишь того, что всё равно показалось бы скучным – номера, параграфы и даты. По этой же причине, бюрократическая сторона многих вопросов опускается, не смотря на важную роль, которую она играла. Фамилии менять не стану, географические ориентиры – тоже, т.к. поиски этих людей и мест вряд ли окончатся для вас успехом, столь сложен этот процесс и запутан. Простите меня.
Теперь о главном. В Москве (той, в которой мне довелось работать), в семье инженера и русистки родился мальчик, которого назвали Андреем. Получив фамилию отца, он провёл своё детство среди провинциальных московских дворов. Традиция говорит нам, что детство нужно описать в двух-трёх предложениях, но с парой-тройкой деталей, упоминание которых в более поздние периоды жизни будет выглядеть инфантильно. Например, можно было бы написать, что Андрей гулял с матерью в парке по выходным, кормя облезлых белок, или что он съел пачку отцовских таблеток, а потом ползал по ковру с жёлтым лицом. Можно написать, но правдой это не будет. И слава богу, потому что прогулки в парках и детское отравление – это жуткий шаблон в биографических текстах. Отец был здоров и бодр, Андрюша был нелюбопытен, а белки покинули город в канун революции.
Ни милой шалости, ни поступка, достойного упоминания, ни одного типичного подросткового чувства – ничего этого не было, словно и сам Андрей пришёл в сознание лишь к началу основных событий. Так что, если угодно, вы можете и сами подставить в его биографию что-нибудь эдакое, что-нибудь, что было в вашем детстве или молодости, и что вполне могло быть пережито юношей, выросшем в такой вот невсамделишной Москве. Вы можете сказать, что я поступаю нечестно – вместо того, чтобы своими усилиями сделать Андрея близким вам персонажем, я перекладываю ношу фантазии на вас. Справедливо, но я ничего не могу с этим поделать – я пишу так, как было, а как не было – не пишу. Вообще, моя привязанность к участникам событий сыграла бы мне дурную службу, а вам… В общем, как хотите.
В год, когда меня перевели в их город, отец Андрея полюбил Дашеньку – продавщицу мороженого с мягкой кожей и озорными чёрными кудрями. Он оставил конверт с тремя зарплатами, ключами от машины и открыткой, после чего исчез. То был ноябрь, мать криво улыбнулась и поменяла ребёнку фамилию – со Свиридова на Я (она была кореянкой). В том поступке я вижу что-то от идей евразийства, которыми её поколение болело в юности.
Затем появился белозубый мужчина, певший из телевизора о «морозах юности невинной». Блаженной, она проходила неделю, страстно смотря на свои руки в морщинках, а потом пропала, как и отец. Говорили, что она уехала в настоящую, столичную Москву, чтобы выйти замуж за того певца. Андрей остался один – с квартирой, почти без денег и не поданными в институт документами.
Прошло несколько лет. Было 1 января 2015 года. Трухой сыпало с неба по всей Азии – от Свердловска до Владивостока, и человек был подавлен и груб с самим собой. Он искал «настоящее», пока оно ускользало и набивало себе цену с каждой очередной ошибкой ищущего. Андрей Я, хоть и был человеком, искал не «настоящее», а работу. Утренний телефонный звонок вышвырнул его в холодное мокрое утро и потащил через двор – это было несложное, как тогда казалось, курьерское поручение.
В плавательных трусах, стоял и курил лысый Молох. Молоха звали Ганделевским Игорем Викторовичем. Через стекло он смотрел на январскую пургу, пытаясь унять стук в висках и разглядеть на фоне снега мальчишку, идущего получать инструкции. Двор был пуст и как бы намекал, что похмелье – чувство коллективное и длиться ему надлежит до вечера.
Тоской томило.