На дальней станции сойду,

  Трава по пояс, 
  И хорошо с былым наедине 
  Бродить в лесах ничем, 
  Ничем не беспокоясь 
  По этой древней тёмной тишине. 
   

Двери электрички судорожно сдвинулись, лязгнув, и облезлый состав, порядка для качнув вагонами вперёд-назад, тронулся дальше с крошечного полустанка.
С разваливающейся платформы возле путей сошли двое: почтенный старец, украшенный благородной сединой и печальный маленький человечек в очках.
Старик был высок, бледнокож и горбонос, имел угловатую, но мощную фигуру, облачённую в старинный костюм-тройку и, не смотря на тёплый летний вечер, длинное чёрное пальто. Копна зачёсанных назад седых волос, словно княжья шапка, венчала гордо поднятую голову. Ничего не выражающие глаза, властные складки у рта... Господарь Ключаровский!
Его спутник же, напротив, был мал ростом, дурно выбрит и бедно одет. Лицо его было уныло, глаза печально смотрели из-за круглых стёкол очков. Вся его фигура выражала покорность судьбе и тоскующее смирение. Пан Кочер.
От полустанка расходились в разные стороны две дороги - одна просёлочная, накатанная и широкая вела через поля за низкий холм и дальше к Копривштицкому селу. Вторая - тропинка, узкая и явно малохожая - уводила в лес, за которым мрачно возвышались горы. Спутники пошли по ней.
Господарь Ключаровский всё более расслаблялся с каждым шагом. Вот уже рука перестала стискивать в кармане пальто золочёную шкатулку из дерева, коя была наполнена простой землёй. Шаг его стал медленнее, складки у рта чуть ослабли... Его спутник, удручённо плёлся в паре шагов позади, явно посвящая всё своё внимание ботинкам на ногах и дороге под ними. Вскоре они скрылись в лесу, потерявшись в тенях деревьев и гор.

   
  На дальней станции сойду, 
  Запахнет кровью, 
  Своих людей найду у журавля. 
  Тут все мое, и мы, мы все отсюда родом, 
  О, край Карпатский, родина моя! 
   

Они пришли в долину, врезавшуюся в подножье гор. Тропинка расширилась и превратилась в дорогу. Одновременно с глыбами предгорий, по обе её стороны выросли и неприветливые дома из серого камня, накрытые почерневшей дранкой. Маленькие окошки под низко надвинутыми крышами, молчащие собаки, неулыбчивые люди в поношеных крестьянских одеждах... Эту деревню не сделало бы приветливее даже летнее солнце, случайно заглянувшее в долину. Оно лишь оттенило бы непростую, тёмную жизнь этих горцев.
Господарь Ключаровский с паном Кочером шли к громоздкому, неуклюжему поместью, такому же тёмно-серому, как и вся деревня. Уже было видно, что дорога упирается в тяжёлые закрытые ворота.
Возле сруба колодца с журавлём стояли, покуривая трубки, несколько мужчин. Стоило господарю подойти ближе и все разговоры тут же стихли - крестьяне, как один, поклонились. Ключаровский едва качнул головой, замечая их, и проследовал дальше. В спину ему и его спутнику до самых ворот упирались взгляды, но обернуться и узнать, что же они выражают, пан Кочер не посмел.

   
  На дальней станции сойду, 
  Необходимо 
  Мне на свою могилу заглянуть. 
  Ты мне опять позволь, 
  Позволь, мой край родимый, 
  Быть посвященным в эту тишину. 
   

Ворота со скрипом захлопнулись за ними. Пан Кочер увидел парк с дубами и елями, парк-кладбище - памятники высились между деревьями вдоль широкой аллеи, в конце которой находилось само поместье.
Пан, пройдя чуть дальше, остановился, увидя своего спутника. Тот стоял у необработанного валуна, где была грубо выбита надпись: "Господарь Виталий Ключаровский."
Господарь держал в руках ту самую позолоченую шкатулку. Сухая пыль из неё сыпалась на могильный холмик, поросший зелёной травой. Наконец она опустела. Костлявые бледные пальцы вспороли дёрн, отбрасывая траву и зачерпнули свежей чёрной земли.
Ключаровский выпрямился, пряча шкатулку в карман, отряхнул руки и знаком приказал следовать за собой к уже открытой двери дома.

   
  На дальней станции сойду 
  Крови по пояс 
  Зайду я в кровь, как в море, босиком... 
  И без меня обратный 
  Скорый-скорый поезд 
  Растает где-то в шуме городском. 
   

К прибытию господаря всё уже было готово. Сутулый старик, казалось, древнее самих гор, увёл пана Кочера в глубины усадьбы, которой отныне предстояло стать его домом.
Мрачное это было жилище. Серокаменные стены, не украшенные ничем снаружи и покрытые искуснейшей, но запылённой резьбой внутри. Может, пыль и не мешала бы интересующимся изучить историю клана Цимисхов, но маленькие мутные стёкла в плену частых железных переплётов рам пропускали очень мало света. Правда, кое-где стояли свечи, но и они не особенно рассеивали этот серый сумрак.
Господарь в своих покоях скидывал надоевшие пальто и костюм. Тяжёлые бархатные шторы, пыльный балдахин над необъятной кроватью, толстые тёмные ковры гасили почти все звуки, но какие-то шорохи всё же были слышны. То наливалась ванна.
Ключаровский, обнажённый, шёл по коридорам, ведущим в левое крыло поместья, в холодный полуподвал с большим каменным бассейном. Будь там чуть побольше света, на стенах коридоров можно было бы увидеть и масляные картины, и обветшавшие гобелены, повествующие историю рода Ключаровских, застывшую с некоторых пор на одном месте. Но господарь в свете не нуждался. Наконец, придя в ванную комнату, где его уже ждал наполненный бассейн, он остановился на минуту. Бассейн окружала редкая колоннада, от которой вниз шли три ступени. Старый Цимисх спустился по ним. Его бледное крупное тело урождённого горца плыло в серо-зелёном сумраке полуподвала, окошки которого были заплетены вьюнком. Он ступил в бассейн и тёмная алая кровь мягко облекла его ноги, поднимаясь до пояса. Виталий Ключаровский сел, погрузившись в неё целиком и откинул голову на каменный борт, пачкая в крови кончики седых волос.