Кукуруза.
История, способная ранить каждое сердце.

- Бабушка, а почему Миша болеет? – спросила долговязая девятилетняя девочка, своей тощей и сутулой фигурой похожая на богомола.
- Машенька, Миша не болеет, Миша старается ради нашего будущего, - старушка вздохнула и посмотрела на высокую несмышлёную малышку глазами, лишёнными живого блеска. Они выглядели как два яичных белка, тонувшие в переплетении древесных корней.
- Но бабушка Муза…, - заныла Маша.
В пропитанную возрастным запахом и преклонным тленом комнату забежал резвый и энергичный щенок, оглашая своё появление звонким и яростным лаем. Непоседа вымахал уже до тридцати сантиметров в холке и не собирался на этом останавливаться. Рыжеволосый пёсик был настоящей гордостью Фёдора Геннадьевича, строгого отца семейства. Хозяин дома называл крепкого щенка-подростка японцем, заявляя, что он самый крупный из шпицеобразных.
- Хачик, Хачик, опять ты прибежал, фу, зараза, место! – возмутилась Маша, отбиваясь от мягкой мордашки, тянувшей её за распушённый ворсом свитер с высоким горлом, способным при необходимости проглотить целую девочку.
- Восьмой, успокойся, фу! Ну-ка быстро на место вернулся, а то я тебя, паразит! – вмешалась бабушка, угрожаю бедокуру скомканной газетой.
Рыжик посмотрел на неё с горьким укором и убежал на свой пост, возле подвальной двери, где положил морду на передние лапы, прицеливая всю грусть влажных глаз на неумолимую дверную ручку.
- Машенька, милая, сколько же раз я тебя просила не называть Восьмого «Хачиком»? Ох, и где ты только таких слов набралась? От Петра Павловича, небось. Выпьет, так и сквернословит при детях, – старушка надела нравоучительную маску, одинаковую для всех пожилых людей, независимо от страны и эпохи.
- Но это же Мишина собачка, Миша хотел назвать его Хачиком. Это не его папы пёсик, он Мишин! – возмутилась девочка, с показной обидой отвернувшись к окну. Там, за толщей стекла, половина мира, что над горизонтом, была затянута меланхоличной серостью, поливавшей землю уже вторую неделю, как раз с того дня, как Миша храбро заявил: «Я не боюсь! Я смогу!». Для всех он был настоящим героем.
- Машенька, это плохое слово, грязное, ругательное.
- Миша говорил, что Хачик на армянском значит «крестик». Он всегда говорил, что настоящий друг – это подарок от бога. Хачик это его оберег, его маленький крестик, - миленькая дылда потешно надула губки и скрестила на груди тонкие ручки.
- За окном пасмурно, это хорошо… - пробормотала в пустоту старушка.
- Бабушка, а сколько ещё будет этот дождик за окном? И когда мой друг выйдет из подвала? Когда Миша выйдет? Почему он должен страдать?
- Милая моя, солнышко, ты ещё такая маленькая. Дождь это хорошо. Грусть и боль сердешная, что ты испытываешь, это ведь благость, это угодно богу. Она даст хорошие всходы, и мы сможем протянуть ещё один сезон, - начала наставления пожилая женщина, теплее укрываясь шерстью серого, словно небо, пледа и шелестя газетой, переполненной бестолковыми звёздными сплетнями и столь же бесполезными товарами.
- Но я не понимаю, причём тут Миша? Почему именно он? – напирала девочка, переодевая чумазую заморскую куклу. Глазки малышки покраснели, и она стыдливо скрывала их от бабушки, умудрённой течением времени.
- Сегодня всё закончится, милая, сегодня вечером. Недолго осталось, - она бросила усталый взгляд на грязь, из которой была слеплена суровая и справедливая родина. «Эх, Тимофей, любимый мой, холодные ветра точат твои косточки. Как ты там, без меня? Мой любимый…», преклонная женщина почувствовала дуновение отчаянного холодка в бесконечной пустоте сердца. Она была искусным мастером нагнетать правильные душевные состояния.
- Когда ты вырастешь, ты перестанешь считать взрослые вещи глупостью, милая моя. Миша единственный ребёнок в нашей семье. Надежда и любовь. Он центр нашего обожания, что очень важно. Внучек храбро принял это решение, и ты должна гордиться своим другом.
- Но бабушка Муза, я слышала, что Миша подрался с папой, он хотел выбраться из подвала, он ударил папу гвоздём, и была кровь. Он передумал, он больше не хочет. Его мама, Елена Николаевна с ума сходит, я слышала, как она рыдает. Так страшно. И бедный Хачик, он с места не сходит, постоянно зовёт меня. Бабушка, можно я отнесу Мише твой пирожок? – долговязая юная красотка манерно отбросила куклу, допекая бабушку с подлокотника гостеприимного кресла.
- Не вздумай! Девочка…- неожиданно резко среагировала бабушка, выпалив агрессию вместе с влажными капельками слюны. Её глаза за покровами диоптрий были похожи на блюдца с точками концентрированного безумия по центру.
- Прости, родная моя, прости, я не хотела, - мгновенно сошла она на милость, нежно проводя грубой рукой по русому великолепию волос веснушчатого чуда, - Ты ведь просто хочешь стать взрослой как можно скорее, понимать взрослые вещи, правда?
Раскрасневшаяся девочка кивнула, её поджатые губки обратились в нервозные спазмы.
- Сегодня ты увидишь Мишу и сможешь с ним попрощаться. Эх, Мишенька, внучок, как бы мне хотелось прикоснуться к тебе этими руками… Мишенька уйдёт, он должен уйти, чтобы мы жили. Скажи мне, милая моя, что мы кушаем холодной зимой и ветреной осенью?
- Кукурузу, бабушка, - всхлипнула точёная мордашка.
- А кукуруза не может вырасти без наших страданий, милая моя девочка, - бабушка подняла всю печаль своих очей к пожелтевшему потолку, испещрённому причудливыми узорами картинно треснувшей штукатурки, - так устроен мир, взрослый мир. Кукуруза даёт урожаи лишь тем, кто страдает по-настоящему, подлинно, кто выплакал душу, иступленным без остатка, отчаявшимся.
- Но почему, бабушка Муза, почему кукуруза такая злая? – кричала блестевшая слёзной влагой малышка.
- Кукуруза не злая, она кормилица наша, единственное, что способно взрасти в этой земле, что даёт жизнь, требуя взамен гораздо меньше. Это она даёт нам жертву, а не мы.
- Но ведь Миша не умрёт? – мольба в юных глазах могла тронуть сердце кого угодно, оживив даже камень.
- Ему суждено умереть, милая, чтобы мы жили, ради всех нас. Как и твой двоюродный брат, Сашенька, дай бог ему вечного блаженства там… Ты должна понять, - умиротворяюще ворковала старушка.
- Но ведь Миша не может, не может так просто уйти, он мне обещал, обещал, что если мы потеряем друг друга, то вновь встретимся на Луне! Он обещал, я стану космонавтом и полечу к нему, Миша не умрёт! – разрыдалась девчушка, икая и вздрагивая на окроплённом солоноватой влагой пухлом бабушкином плече.
- Ну что ты, тише, тише душа моя, солнце моё, не плачь, успокойся. Таков закон этого мира и мы должны его принимать с благодарностью за дарованную жизнь и мгновения, которые у нас ещё остались. Это сложное взрослое слово, Машенька, девочка, солнышко, «Сенсосинтез». Кукуруза любит человеческие страдания, слезы и боль крестьян, простого народа. Ей угодна грязь и бесконечная стена небесного плача. Только это даёт всходы, которые способны прокормить многих, ценой маленькой героической жертвы.

***
Собралась вся деревня, полторы сотни измождённых и выжженных изнутри людей, полукругом обступивших тело Миши, лежавшее в сочной грязи, посреди омываемого ледяной влагой обездоленного поля. Жалобно скулил Хачик, чья мокрая шубка прилипла к выступавшим рёбрам. Он тянул своего двуногого друга за рубашку, не понимая, почему тот не хочет подняться, взорваться звонким смехом и обнять маленькое преданное тело. В оттенках уныния с небес, вздыхавших громовыми раскатами, читалось скорбное сочувствие.
На Мишу было больно смотреть без искреннего человеческого сострадания и скользких мыслей о чёрной славе концлагерей, ушедшей в страницы учебников. От весёлого, бойкого и подвижного паренька остался лишь пергаментный скелет, слабое дыхание которого можно было уловить разве что с помощью стетоскопа.
- Федь, как думаешь, долго ещё? – спросил огромный, словно огр, небритый мужчина в телогрейке, пропитанной декалитрами пота. Его грозный облик варвара-оборванца скрывал чувственные слёзы в трепетной душе.
- Два часа прошло, наверное, уже совсем… - лишённый яркой внешности, серый, словно вездесущие облака, мужчина не выдержал и в голос зарыдал, примешивая стоны к шипению дождливого реквиема.
В этот день горько плакали все. Без перерыва рыдало небо. Заливались слабощелочной реакцией женщины и дети. Влажные глаза Хачика источали животную тоску. В лесу трогательно стонал лось, уставший от непрекращающегося дождя, а в поле плакали мыши, прощаясь со своими норками, которым было отведено лишь несколько последних мгновений. Исходили соплями размякшие мужчины и скупо всхлипывали полумёртвые старики. Даже медведица стенала в своей берлоге, в агонии от уродливой гангрены, вспыхнувшей под зубами безжалостного капкана. Плакали куры, не досчитавшиеся цыпленка, и всхлипывал хорёк, распоровший горло цыплячьей косточкой. Плакал даже маленький одинокий львёнок, возле тела мёртвого папы, стенал с экрана грузного монохромного телевизора, который просто забыли выключить.
Миша испустил последний неуловимый вздох и навеки обмяк, сдавшись на поруки голодной смерти.
По земле пошла дрожь, вначале слабая, неубедительная, словно по соседней станции проходил очередной товарный поезд, но с каждой секундой становясь всё ощутимее и реальнее. Толчок за толчком интенсивность колебаний наращивала баллы, грозя разверзнуться пучиной земного чрева и проглотить выплакавшую душу деревню.
- Это она, она! Идёт! Она идёт! Назад, все назад! – закричали люди, в испуге отбегая как можно дальше от поля, к своим ненадёжным домам. На месте остался лишь верный Хачик, готовый до смерти стоять за тело своего единственного друга. Мимо преданного пса прокатилась стая перепуганных полевых мышей и растворилась в дождливой дымке, словно её никогда не было.
- Миша! Мы встретимся на Луне! Мы обязательно встретимся там! – кричала Маша, но в грохоте пробуждающегося колосса её никто не услышал. Лидия Ивановна, её мама, жёстко схватила предплечье девочки, непременно гарантируя тёмный окрас синяков, и оттащила ребёнка как можно дальше от пробуждавшегося поля.
Озеро. Солнце, упавшее на гладь зеркальной воды. Трепет прикосновения. Щёки наливаются красным, а грудь мечтой. Картина ожила и потухла в сознании повзрослевшей Маши. Портрет улыбчивого Миши выцветал в её памяти, провожая досрочно ушедшее на пенсию детство.
Вспененная и разбухшая грязь отвратительно вспучилась пробивавшимся из тёмной бездны легионом кукурузных початков. Первой показалась белизна бесчисленных человеческих костей и маленьких детских черепов, некоторые поднимались к беспросветным небесам, прошитые яркой желтизной крепких кукурузных початков.
Хачик испуганно взвизгнул. Он держался, сколько мог, но инстинкт взял под контроль примитивный собачий разум, уводя ещё живое тело, прочь от пробудившегося жёлто-зелёного безумия. Бессердечный початок яростно прошил живот остывавшего Миши, выйдя через печень и поднимая тело к очам не знавшего жалости господа. Сочная молодая зелень пропиталась красным, заставив несчастных смертных в бессилии охать, лицезрея исхудавшее тело, словно бы пронзённое копьём гиганта.
Это был самый богатый и величественный урожай за последнюю декаду.

***

Маша сидела в гостях у семьи Кириченко, Мишиных родителей, за шатким престарелым столом, исступлённо хрустя горьким попкорном из щедрого стеклянного блюдца. Мама и папа Миши сидели рядом, двигаясь со скоростью накаченных транквилизаторами ленивцев. Никто не поднимал головы, одиноко кутаясь каждый в своё отчаяние и пустоту исступлённой души.
Фёдор Геннадьевич без остановки глушил недавно дистиллированный бурбон, пытаясь мутным отупением залить бездонный колодец, выкопанный в сердце самой человеческой сущности.
Двигаясь в бредовом полусне, Маша обратила потухший взор к безучастному окну, разглядев за стеклянной твердью верного Хачика, сидевшего возле пятиметровых стеблей величавой кукурузной стены, на вершине которой пернатые падальщики глодали гниющее тело храброго маленького мученика.
Преданный пёс больше никогда не сойдёт со своего поста.
На мгновение, среди покрывала туч, сверкнул дразнящий лунный диск, такой далёкий и недоступный.

***

Пьяный Фёдор Геннадьевич двигался без координации, в дурмане качаясь из стороны в сторону. Не глядя, он размахивал топором, погружая ржавое остриё, оскалившееся зубастыми сколами, в могучий стебель гордого и самоуверенного растения. Мужчина обезумел, обратился берсерком и бил ради напряжения в мышцах, бил, выбрасывая всю агрессию из кровеносной системы, бежавшей внутри потерявшего стремление и всякий смысл тела.
- Сука, безжалостная кровожадная сука! Почему? Почему так? Почему ради тебя мы должны отдавать всё, сука? Тварь! Тварь, твою мать, сдохни! Сдохни! Сдоооооохниииииии, заклинаю тебя!
Кукуруза безмятежно любовалась рыдающим серостью небом. Ей было всё равно на людские страдания.