>>27
Очень грустная паста.

>>35
Да, пожалуй, - тогда пусть здесь будет тред грустной пасты. Продолжим:


   Толпа уставших людей внесла меня в тихоходный трамвай доисторических времен. Я смотрел в покрытое разводами мутное стекло, держась за поручень на поворотах, и думал, что моя жизнь слишком предсказуема. Слишком скучна. Скука – вот главный враг современного человека. Враг, от которого нет спасения. Как цепные псы мы прикованы к скучной бесцветной реальности. Серые дни текут друг за другом, неотличимые меж собой, как в фильме «День Сурка». Мы бежим со всех ног, как домашние крысы в колесе, всегда оставаясь на месте. Наш ежедневный маршрут – дом – работа – дом – знаком до отвращения. Мы перемещаемся, как этот трамвай на рельсах, зная, что с этой колеи никуда не свернуть.
   Мы знаем, что новый день не сулит никаких перемен. Не будет ни далеких путешествий к неизведанным землям, ни ярких удивительных приключений. Пришельцы не заберут нас на свои сверхсветовые космические корабли, мы не полетим к холодно мигающим далеким звездам, осваивать дикие планеты. К нам не придут компьютерные партизаны из «Матрицы», не скажут, что мы – Избранные, не возьмут с собой драться за освобождение реального мира от владычества машин. И, конечно, мы не откроем новые острова и материки, подобно Магеллану и Колумбу. Все давно открыто и исследовано до нас.
   Мы знаем, что нас ждет завтра. И послезавтра. И послепослезавтра.
   И это знание убивает. Заставляет чувствовать себя заживо погребенным. И хочется кричать и колотить кулаками в крышку гроба своего бытия. Доказывая себе, что еще жив.
   Быть может, поэтому нам так нравится думать об Апокалипсисе как последнем спасении от скуке. Мы взахлеб читаем мрачные постъядерные антиутопии, на долгие часы погружаемся в игровые миры Falloutи STALKER. Мы боимся ядерного Армагеддона – и в то же время в глубине души желаем его, приближая его наступление своим коллективным бессознательным. Нам отчаянно хочется сломать привычный порядок, где мы – никто. Хочется начать все с нуля, с чистого листа. Хочется вернуть утраченный вкус к жизни – через близость дыхания смерти.
   Но это невозможно, пока существует нынешняя цивилизация, держащая нас в кандалах повседневности. И потому мы порой страстно мечтаем об ее гибели, воображая себя немногими уцелевшими на ее руинах.Так мы спасаемся от всепожирающей скуки.
   На какое-то время ныряем в искусственную реальность – чтобы неизбежно вынырнуть обратно, в круговорот мелких проблем и житейской суеты.

>>60
а-ах, блджад, аж до слез.

>>27
ещё репост из \б\

Модпок удалил мой пост. Совершенно мирный пост. Возможно, у него были жена и дети. После трудного рабочего дня в треде он приходил домой и его загрубевшее от кипения говн на борде сердце радовалось и смягчалось при виде дочек лоли-нек. Простые человеческие радости, доступные тем, кто не ленился строить своё счастье и был готов жертвовать собой. Но сегодня он не вернётся к семье. Его душа не принесёт частичку тепла в этот мир. Мучительные часы неизвестности будут лезвием рвать надежду двум невинным созданиям и той, с которой он обещал быть всегда. Пройдёт время, слёзы уйдут вслед за ним. Но для двух маленьких нек, мир никогда не станет прежним, и засыпая свернувшись калачиком в холодную зимнюю ночь, тепло камина не сможет растопить леденящий осколок пустоты, как это мог сделать тот, то уже никогда не вернётся.

Беда таких, как я в том, что нам доступно ощущение Вечности, поэтому в мире начал и окончаний нас всегда гложет наша тоска. Мы не можем признать ценность материального, ибо глубина нашего Духа выходит за пределы материи и прорывается в бесконечность... Пленники в собственных телах, пленные души, хранящие в подсознании беспредельность пространства и обжигающий восторг всеохватывающего бытия – бытия ВЕЗДЕ, бытия ВСЕМ, ныне заключенные в безысходной ограниченности тел, потерявшие себя, утратившие свободу и память... почти... Не утратившие только тоски по безграничности, жгучей, отчаянной, горькой... Кто мы? Наша истинная Родина – ВЕЧНОСТЬ – недостижима в этих бренных телах, но мы сохранили какую-то толику связи с ней, поэтому в реальности мы так неестественны, так трагичны. Здесь мы – гости? Или – ссыльные? Реальность сковывает нас, как панцирь, не дает выпрямиться в полный рост, быть ВОИСТИНУ собой. Для человеческой особи нам дано слишком много Духа – человеческая личина держит Дух в оцепенении. И только редкие проблески Красоты – словно приветы нашей подлинной Отчизны – дают нам силу нести крест реальности.
В погоне за потерянной Вечностью мы упускаем жизнь...

Аромат полыни, теплая дорожная пыль, алмазные блики на воде. Я бегу по дороге, раскинув руки, а, кажется, лечу. Бьется в лицо теплый ветер, темным облаком развиваются сзади длинные волосы, и несется, летит мне навстречу лиловая полоска горизонта, ее недостижимые блуждающие огни…
Одна – в ночи, одна – на всем свете.
Я – колдунья, добрый дух этих мест, мое гибкое тело пахнет теплой полынью ночной степи, а в янтарных глазах дробятся отблески заката. Неизвестная птица пронзительно выкрикивает в ночь мое имя:
– Чер – ри! Чер – ри!
Это – мой мир, и во всем этом – я. В каждом нежном стебельке, в бледном танцующем мотыльке, в тонкой игре ночных теней в степи и в неясном мерцании звезд над ними…
«Ибо все, что ты видишь – это и есть ты, дитя мое».

• *

Я впервые увидела тебя весенним вечером, у реки. Совершенно мокрая от росы поляна, изумрудная зелень. Мы сидим у костра, над которым в котелке варится что-то, предположительно – рыба. Славка, мой друг детства, кровожадно вгрызается в декоративную свиную черепушку. Мы смеемся, смеемся, смеемся – беспричинно, нескончаемо, счастливо. Солнце садится. Густеющий сумрак безраздельно завладевает нашим крошечным изумрудным миром, окутывает его колдовской сетью – серой паутинкой. Она пока невидима, но из нее нет выхода.
И тут появляешься ты – темная тень на фоне темного леса. Высокие, выше колен, сапоги, темный дождевик, темные, густые, блестящие волосы, цвета меха бобра – точно как мои! – темно-карие, шоколадные, сумрачные глаза. Красивые брови с глубоким угибом тяжело сведены к переносице, вид холодный, самодостаточный, высокомерный. Совершенно неприступный. Нас для тебя просто не существует. Ты бесшумно проходишь сквозь костер с псевдо-рыбой, сквозь оторопевшего Славку с глупым черепом в руках, сквозь мою застывшую, смутную фигурку… Ты спускаешься к реке, ты растворяешься в сумерках…
Я верчу в руках сорванный случайно стебелек, я – точно как ты! – свожу к переносице стрельчатые темные брови. Ты меня не заметил! Надкусываю сорванную травинку, и все заполняет горький, нежно-безнадежный, непобедимый запах. Полынь.
Теперь я знаю, ты и я – это одно.
Картинку у реки слизывает мгла.

• *

Другой весенний вечер, теплый, туманный. Предчувствие дождя.
У небольшого речного заливчика – дачная тусовка, место сбора всех наших друзей. Только меня там сегодня нет. Во все стороны по реке далеко-далеко разносится звонкий смех, чей-то низкий голос звучит музыкой в тумане, волнующей, пылкой, смутной… В двух шагах лес, а в лесу цветет черемуха. Ее много, очень много, слишком, чересчур! Это невероятно! Весь лес – сплошь черемуха, воздух – тоже: не кислород –сладкий, тяжелый дурман, колдовское снадобье для атаки на душу, «морок», волшебство и безумие. Дышать им невозможно. Не дышать – тоже. Мы дышим, мы пьянеем, мы заколдованы, мы – не мы.
На лугу между лесом и заливом несколько деревьев опустили ветки почти до земли. Мимо них от залива неспешно скользят две тени. Ты обнимаешь за плечи белокурую девушку, невысокую, тоненькую, зеленоглазую, с изысканно-кукольным, бледным, юным, трогательно-беззащитным личиком. Это твоя подруга.
– Чер – ри! Чер – ри! – выговаривает в ветвях черемухи невидимая птица.
Ты мог бы, приглядевшись, различить сквозь дурман-цветы блеск моих янтарных глаз, почувствовать мою гладкую смуглую кожу, пылающую за прохладной ароматной завесой, выпить до дна все тайны моей души… В ней нет горечи.
Я здесь! Я – Черри! Это судьба.
Вы переходите по огромной железной трубе крошечную речку, летом – обычный ручей, незаметный, мелкий, насквозь пронизанный солнцем. Но не теперь, не сегодня! Волшебство потрудилось и здесь, сделало течение бурным, стремительным, опасным, придало темной воде под столетними жутковатыми ивами колдовской, влекущий, «русалочный» оттенок. Утонешь – не заметишь. Почти достигнув берега, ты оборачиваешься – мгновенно, резко, как от удара в спину. Из заморочной русалочной воды я протягиваю к тебе руки, блестят капли на медной коже, плывут по воде тяжелые длинные волосы, манят, влекут в бездонный омут глаза цвета меда, бликами вспыхивает в них звездная прозелень…
Ты теряешь равновесие. Мы стремительно летим друг к другу.
Над замершим черным омутом клубится сладкий дурман…

• *

Лето. По лесным полянам голубоватым дымом стелется цветущий цикорий. Я иду тебе навстречу, кровь гулко стучит в висках, безжалостно палит солнце, я слепну. Ноги делаются ватными, словно в кошмаре, я невероятными, нечеловеческими усилиями отрываю их от земли… И вдруг осознаю, что голубые пятна цикория слились в единую сплошную полосу – я несусь тебе навстречу…
Мы сталкиваемся, сшибаемся, словно враги, теряем равновесие. Полынь принимает нас в свои объятия, растворяет в себе. Ни тебя, ни меня отдельно больше нет. Душистая постель из пепельных мягких стеблей, приворотная горечь на губах, совсем близко – твои шоколадные глаза, сумрачные, темные, без блеска. Прыгают красные чертики под сомкнутыми веками. Я лечу, мчусь со страшной скоростью в безграничном океане золотой плазмы, пронизываю звенящие зноем миры, подобно темной комете. В конце этого огненного пути вселенная взрывается. Душа моя – сиреневая бабочка с прозрачными крыльями – соединяется с Богом…

• *

… Ты слегка касаешься моих волос губами. Твой поцелуй невесом, он не разбудил меня. Ты чувствуешь запах полыни на своих губах. Знаешь, он останется с тобой – навсегда. Ты уходишь с золотой поляны не оборачиваясь, бредешь по земляничным лугам, растворяешься в звенящем кузнечиками полуденном мареве. Ты уходишь от меня, но каждый твой шаг приближает тебя ко мне. Земля ведь круглая.

• *

И вот – ноябрь. Серый город. Мокрый снег.
Я сижу дома – на самом верхнем этаже стандартной многоэтажки, смотрю на свой город сверху, с высоты птичьего полета. Безобразные прямоугольные коробки, размытые цвета. Если инопланетяне опустятся на Землю в районе, похожем на наш, они решат, что земляне напрочь лишены эстетического чувства. Надеюсь, нам будет стыдно.
Я одна.
Сейчас раздастся звонок, я распахну дверь и обожгусь о твои глаза – сумрачные, шоколадные, темные-темные, без блеска. Мои руки обовьют твою шею, и я исчезну в сумасбродном, горьком, смертельном, родном запахе. Это полынь.

Если в длинных новогодних праздниках и есть смысл, то он в том, чтобы показать людям бессмысленность и бестолковость их жизни, которая в зачумленных буднях не так бросается в глаза. Большинство ведь и работу ненавидит. Но забери работу и вдруг оказывается, что у человека ничего нет, что все его человеческое содержание сводится к пьянству и бессмысленному тупому сну. Человек уже разучился быть человеком и жить человеческими интересами.
   Выходит, что человек потерял свое человеческое. Эта потеря человеком самого себя давно описана философами и названа отчуждением. Явление это получает наиболее широкое распространение при капитализме и имеет свою материальную основу в том, что труд человека больше не принадлежит ему. Человек перестал быть творцом. Он сделался орудием, причем все чаще не в руках другого человека, какого-нибудь злого капиталиста, а орудием рыночной конъюнктуры, деперсонифицированного капитала, диктующего всем свою волю.
   Это отчуждение так или иначе касается всех. Отдельные счастливчики могут лишь уменьшить его власть над собой, выторговав себе хотя бы небольшую возможность для какого-либо человеческого творчества. Для многих такой возможностью стал интернет с его разросшейся блогосферой. Лазейку, слава Богу, пока не прихлопнули. Но тут оказывается, что в одиночку освободиться невозможно. Освобождение всех, есть условие освобождения каждого. По другому не получится. Горе одинокому умнику.
   И ведь терять-то уже действительно нечего, кроме позорных и нелепых цепей. Где-то близится точка, пройдя которою люди потребуют вернуть им смысл. И это будет требование к самим себе.

Каждый обитатель квартиры, в которой жил и я, знал, насколько Уродливый был уродлив. Местный Кот. Уродливый любил три вещи в этом мире: борьба, поедание отбросов и, скажем так, любовь. Комбинация этих вещей плюс проживание без крыши оставила на теле Уродливого неизгладимые следы. Для начала, он имел только один глаз, а на месте другого зияло отверстие. С той же самой стороны отсутствовало и ухо, а левая нога была когда-то сломана и срослась под каким-то невероятным углом, благодаря чему создавалось впечатление, что кот все время собирается повернуть за угол. Его хвост давно отсутствовал. Остался только маленький огрызок, который постоянно дергался… Если бы не множество болячек и желтых струпьев, покрывающих голову и даже плечи Уродливого, его можно было бы назвать темно-серым полосатым котом. У любого, хоть раз посмотревшего на него, возникала одна и та же реакция: до чего же УРОДЛИВЫЙ кот. Всем детям было категорически запрещено касаться его. Взрослые бросали в него камни. Поливали из шланга, когда он пытался войти в дом, или защемляли его лапу дверью, чтобы он не мог выйти. Уродливый всегда проявлял одну и ту же реакцию. Если его поливали из шланга — он покорно мок, пока мучителям не надоедала эта забава. Если в него бросали вещи — он терся о ноги, как бы прося прощения. Если он видел детей, он бежал к ним и терся головой о руки и громко мяукал, выпрашивая ласку. Если кто-нибудь все-таки брал его на руки, он тут же начинал сосать уголок рубашки или что-нибудь другое, до чего мог дотянуться. Однажды Уродливый попытался подружиться с соседскими собаками. В ответ на это он был ужасно искусан. Из своего окна я услышал его крики и тут же бросился на помощь. Когда я добежал до него, Уродливый был почти что мертв. Он лежал, свернувшись в клубок. Его спина, ноги, задняя часть тела совершенно потеряли свою первоначальную форму. Грустная жизнь подходила к концу. След от слезы пересекал его лоб. Пока я нес его домой, он хрипел и задыхался. Я нес его домой и больше всего боялся повредить ему еще больше. А он тем временем пытался сосать мое ухо. Я прижал его к себе. Он коснулся головой ладони моей руки, его золотой глаз повернулся в мою сторону, и я услышал мурлыкание. Даже испытывая такую страшную боль, кот просил об одном — о капельке привязанности! Возможно, о капельке сострадания. И в тот момент я думал, что имею дело с самым любящим существом из всех, кого я встречал в жизни. Самым любящим и самым красивым. Никогда он даже не попробует укусить или оцарапать меня, или просто покинуть. Он только смотрел на меня, уверенный, что я сумею смягчить его боль. Уродливый умер на моих руках прежде, чем я успел добраться до дома, и я долго сидел, держа его на коленях. Впоследствии я много размышлял о том, как один несчастный калека смог изменить мои представления о том, что такое истинная чистота духа, верная и беспредельная любовь. Так оно и было на самом деле. Уродливый сообщил мне о сострадании больше, чем тысяча книг, лекций или разговоров. И я всегда буду ему благодарен. У него было искалечено тело, а у меня была травмирована душа. Настало и для меня время учиться любить верно и глубоко. Отдавать ближнему своему все без остатка. Большинство хочет быть богаче, успешнее, быть любимыми и красивыми. А я буду всегда стремиться к одному — быть Уродливым…

Котенко родился ночью, в сыром подвале, рядом с горячей, мокрой батареей отопления.
Их было пятеро. И все они, появившись на свет, тихо, испуганно пищали, еще толком не понимая, где оказались. Матерью этих котят была старая черная кошка с желтым ошейником, повязанным когда-то давно прежними хозяевами. Теперь же ее хозяином была улица. Она же была ее врагом.

Прошло какое-то время, и у котят открылись глаза. Через день после этого кошка погибла. Ее загрызла стая собак, так же выброшенных чьей-то равнодушной рукой на улицу.

Котята остались на произвол судьбы.

Спустя еще неделю(а может, и больше) погибли и котята. Но не все. Остался один, маленький, серый, с прозрачными синими глазами. И с отметиной на шее, очень похожей на ошейник матери.

Он выжил. Выбрался из подвала и пошел искать себе дом.
И нашел. Это была пустая квартира, в которой жила только черная тень. Она сразу полюбила этого котенка, и своей невидимой, тонкой рукой, подливала ему молоко в керамическую миску.

А однажды она принесла ему стекло. Оно было непростым - в нем отражались все цвета радуги. Котенку нравилось с ним играть; он целыми днями гонял его по полу, ловил в нем солнечные лучи, а иногда просто смотрел, завороженный игрой света.

А потом стекло разбилось. Котенок сидел и плакал, смотря на осколки, в которых по-прежнему отражалась радуга.
А потом к нему пришла тень. И случайно взяла его на руки.
С этих пор котенок тоже стал тенью.
Теперь в этом доме жили две тени - кошачья и женская.

А в осколках стекла, раскиданных по углам, все так же отражалась радуга.

Убежач! Выручай!Заранее прошу прощения за ошибки разного рода, писал несколько сумбурно.
Я типичный хикки, мне 20 я немного бородат. В тот день я просто гулял по любимому Арбату размышляя над тем, что я возможно самое никчемное создание в этом мире. У меня никогда не было девушки,да и какая девушка может быть у программиста, у которого в гардеробе две рубашки,да и те с заплатками.К тому же я некрасив, обладаю плохой фигурой и не белоснежными. Ну вот такой. И всё.
Я разочаровывался в этом мире, в котором не видя деяния Бога замечал только проделки Дьявола. Но ведь должно же быть что-то здесь светлое , ну ведь должно !
С этими псевдофилософскими рассуждениями я и брел по Арбату,держа в руке плюшевого зайца с порванной лапкой, которую я должен был зашить и отвезти сестренке.
-Молодой человек, ваш зайчик порвался!
её голос я не смогу забыть никогда.Повернувшись , увидел перед собой одну из тех девушек, которых принято представлять в мечтах, после прочтения книжек о любви. Она действительно была прекрасна, и я почему-то понял, что должен с ней сегодня быть как можно дольше.
-Да, это вот моей сестры, я хотел заштопать и отвезти ей.-невнятно сказал я.
-Очаравательный заяц! Можно я его понесу,пока мы пройдемся?
Глупый вопрос.

Мы зашли в кафе, где я угостил её вишневым пирогом, а потом
долго гуляли по центру, разговаривали о вечном , святом, а иногда просто ухахатывались по пустякам. Знаешь,двач,это такое идиотское и в то же время прекрасное чувство того, что девушка, которая с тобой идет-твоя судьба, и любить мы должны друг друга как минимум до конца жизни...
А потом пришла пора растаться, мы обменялись телефонами и долго стояли у метро, не зная что делать. Я как ребенок потупил голову и вдруг ощутил на плечах её руки.Она скользнула ко мне и нежно поцеловала в губы, и если бы то прикосновение длилось на мгновение дольше, я бы считал себя самым счастливым человеком в мире.
-Давай я зашью этого зайчика, а завтра мы встретимся и я передам его тебе , и мы отвезем его твоей сестренке?-прошептала она.
-Я ,похоже, люблю тебя...-прошептал я.
Она ничего не ответила, только посмотрела на меня и улыбнулась.
А когда я ехал домой, воспоминания лезли одно за одним, не особенно считаясь с очередью, а я только и успевал сладко погрустить о каждом.
На утро я опрокидывая стулья по пути влетел в прихожую ,достал из кармана куртки телефон и судорожно смотрел не пропустил ли вызов...Нет, вроде не пропустил...А что делать теперь? Позвонить? А вдруг она еще спит...или...не хочет меня видеть, и то, что было вчера , всего лишь временное помутнение рассудка?.
-Пошел к черту!-зарычал я неизвестно на кого и начал набирать её номер, не доверяя записной книжки. Не попадал по клавишам, начинал заново. В конце концов,когда пошли гудки я замер,обратившись в слух.
Трубку взяла её мама.
-Алло, Сергей,это Вы?Это мама Насти.
-Да,это Сергей, здравствуйте,-невнятно сказал я, почувствовав что-то неладное.-А где Настя?
-Она вчера всю ночь зашивала зайчика вашей сестренки, но немного не успела. Вы подъедете забрать его?
Голос женщины заплетался, я понял что она была пьяна.Тревога все больше и больше сдавливала меня.
-Я...я обязательно подъеду,вы мне можете дать Настю?
-Настеньки больше нет.
Как нет?!
-Как нет?Что вы говорите?!
-Она умерла час назад, рак все-таки подкосил мою доченьку, но теперь она на небесах, а мы здесь в бренной клоаке...

Телефон упал на пол, и из него еще долго доносился голос сошедшей с ума матери, но я не мог подобрать трубку и что-то произнести.Весь день провел словно в коме,бродя по тем улочкам,где мы еще недавно втроем мечтали о вечной чистой любви,как в книжках, и думал, что в жизни каждого человека есть переломные моменты, когда он из обывателя становится кем-то больше, расцветает что ли.
Сегодня вечером я плакал самыми чистыми слезами в своей жизни от радости и горя одновременно. От горя, что мгновение так беспощадно коротко, а от радости, что стал кем-то больше.

Убежач, я не требую от тебя сейчас креатива, я не требую каких-то действий.
Я просто хочу, как это наверное не глупо, от тебя чуть-чуть поддержки, тепла .

>>693
Ну спасибо тебе, мать втою. Я теперь сижу и реву, как сукинр сын

Вчера ночью мне пришла в голову интересная мысль о российских музыкантах.

Первая категория играет русский рок. Основа этой культуры - заимствование музыкальных приемов, идеологий, инструментов, аранжировок, стилей за границей в рамках мировой моды и адаптация под местные стандарты. По сути, музыка неполноценных. Ну, если по-честному;) Как и многое другое в России (может, от неполноценности все амбиции?) - экономика, политика, промышленность... Этих музыкантов я вполне понимаю, потому как не они придумали модель, и многие вообще дерут уже со своих, а не "оттуда". И не всегда подозревают, откуда ноги растут.

А вторая категория, будучи тру-русскими (многие из них даже поцреоты), с гордостью бьют пяткой в грудь и говорят, что ненавидят русский рок, его играют одни лузеры и отсосы. Кое-кто действительно отвергает идею тотального воровства и работает над чем-то своим. Честь им и хвала - блаженны ищущие. Но 90% тех, кто кидает такие понты, еще хуже тех заимствователей из первой категории - они просто берут формат западной музыки "под ключ" и делают в местных подвалах свой римейк. Иногда на русском языке (но при этом они все еще нанвидят русский рок). Получается что-то вроде китайских автомобильчиков BYD или Great Wall...

Такой вот мрачный утренний высер. Ну правда, не находите ли, что 90% отечественных музыкальных звуковых масс вторична просто до усрачки? Разумеется, полная автономия от западных тенденций - это никому не нужная утопия. Но хоть идея-то, стилистические штрихи и черты должны же быть свои?!

Готика для меня есть контраст света и тени. То есть свет, более ярко проявляющийся себя именно благодаря тени.

В музыке попса это сахар, она приторна. Кислота/тяжесть одна тоже невкусно, ну тот же Рамштайн - бубубу, бубубу. Вкусен кислосладкий вкус, сочетание. Тяжелая музыка и на фоне женский голос. Кстати, старую готику (где то ее называли 'протоготикой') (90х годов в стиле Doom, с мужским вокалом не приемлю по описанным причинам)

Более широко - это столкновение Добра и Зла. Например, в моих любимых вампиров из World of the Darkness интересно как раз то, как они сопротивляются превращению в монстров, пытаются поддерживать в себе Человечность.

100% плохие вампиры неинтересны, так же как и фильм или книга, где все хорошие. Вообще, согласись, самые интересные герои - это с переплетением в них Добра и Зла.

Как ты знаешь, я тайный гот :) Никаких внешних проявлений у меня этого нет. На работе я хожу прилично одетый, да и готика на женщинах смотрится куда лучше.

Тем не менее, прокрутив воспоминания назад, я понял:
1. Меня всегда инстинктивно привлекали такие вещи. Я не знал как это назвать, но эмоциональная реакция была сразу же
2. Это вещь видимо с рождения. Я помню как совсем маленький смотрю какой то мультик про Белую Королеву (хорошую есесено) и Черную (плохую разумеется) и при этом сочувствую Черной

я не считаю принадлежность к херовой культуре чем-то ужасным!пусть,я херка,но я признала это))) если готики,как состояния души не существуетто мнению Тру-готишшшных,то я с гордостью принимаю звание херки)))

>>726
   Cмайлофаг говорящий с пастой. Неужели тебе так одиноко?

>>727
Вообще-то с пастой говоришь ты.

>>728
С пастой говоришь ты

>>734
говоришь ты

>>737
Относительно меня даже ты - паста, desu.

>>748
ТЫ КТОААА?

> Рамштайн
> тяжесть

I lol'd. Просто убивают люди, для которых вся музыка делится на рок\попсу, а какой-нибудь вшивый раммштайн считается вершиной тяжести и ниибической злобностью от которой на части разрывает хомячков в радиусе сотни километров.

Слепые черви, неспособные представить себе существование мира вне, ползающие в затхлой банке с навозом. Между одной кучей говна и другой, искренне считая что эти кучи чем-то принципиально различаются. И конечно же, их куча самая правильная.

поговорил с пастой_

ИТТ говнари и херки соснули смачного хуйца.

>>751
Поговорил с пастой, сучонок?

Я был совсем маленьким когда у нас в доме появился телефон - один из первых телефонов в нашем городе. Помните такие большие громоздкие ящики-аппараты?

Я был ещё слишком мал ростом чтобы дотянуться до блестящей трубки, висевшей на стене, и всегда зачарованно смотрел как мои родители разговаривали по телефону.

Позже я догодалася, что внутри этой удивительной трубки сидит человечек, которого зовут Оператор, Будьте Добры. И не было на свете такой вещи, которой бы человечек не знал.
Оператор, Будьте Добры знала всё - от телефонных номеров соседей до расписания поездов.
Мой первый опыт общения с этим джином в бутылке произошёл, когда я был один дома и ударил палец молотком. Плакать не имело смысла, потому что дома никого не было, чтобы меня пожалеть. Но боль была сильной. И тогда я приставил стул к телефонной трубке, висящей стене.
- Оператор, Будьте Добры.
- Слушаю.
- Знаете, я ударил палец... молотком...
И тогда я заплакал, потому что у меня появился слушатель.
- Мама дома? - спросила Оператор, Будьте Добры.
- Нет никого, - пробормотал я.
- Кровь идёт? - спросил голос.
- Нет, просто болит очень.
- Есть лёд в доме?
- Да.
- Сможешь открыть ящик со льдом?
- Да.
- Приложи кусочек льда к пальцу, - посоветовал голос.

После этого случая я звонил Оператору, Будьте Добры по любому случаю. Я просил помочь сделать уроки и узнавал у неё чем кормить хомячка.

Однажды наша канарейка умерла. Я сразу позвонил Оператору, Будьте Добры и сообщил ей эту печальную новость. Она пыталась успокоить меня, но я был неутешен и спросил:
- Почему так должно быть, что красивая птичка, которая приносила столько радости нашей семье своим пением, должна была умереть и превратиться в маленький комок, покрытый перьями, лежащий на дне клетки?
- Пол, - сказала она тихо, - всегда помни: есть другие миры, где можно петь.
И я как-то сразу успокоился.
На следующий день я позвонил как ни в чем не бывало и спросил как пишется слово fix.

Когда мне исполнилось 9, мы переехали в другой город. Я скучал по Оператору, Будьте Добры и часто вспоминал о ней, но этот голос принадлежал старому громоздкому телефонному аппарату в моём прежнем доме и никак не ассоциировался у меня с новеньким блестящим телефоном на столике в холле.
Подростком, я тоже не забывал о ней: память о защищённости, которую давали мне эти диалоги, помогали мне в моменты недоумения и растерянности.

Уже взрослым я смог оценить сколько терпения и такта она проявляла, беседуя с малышом.

Через несколько лет, после окончания колледжа, я был проездом в своем родном городе. У меня было всего полчаса до пересадки на самолёт.
Не думая, я подошел к телефону-автомату и набрал номер:
Удивительно, её голос, такой знакомый, ответил. И тогда я спросил:
- Не подскажете ли, как пишется слово fix?
Сначала - длинная пауза. Затем последовал ответ, спокойный и мягкий, как всегда:
- Думаю, что твой палец уже зажил к этому времени.
Я засмеялся:
- О, это действительно вы! Интересно, догадывались ли вы, как много значили для меня наши разговоры!
- А мне интересно, - сказала она, - знал ли ты, как много твои звонки значили для меня. У меня никогда не было детей и твои звонки были для меня такой радостью.
И тогда я рассказал ей как часто вспоминал о ней все эти годы и спросил можно ли нам будет повидаться, когда я приеду в город опять.
- Конечно, - ответила она, - Просто позвони и позови Салли.

Через три месяца я опять был проездом в этом городе. Мне ответил другой, незнакомый голос:
- Оператор.
Я попросил позвать Салли.
- Вы её друг? -спросил голос.
- Да, очень старый друг, - ответил я.
- Мне очень жаль, но Салли умерла несколько недель назад.

Прежде чем я успел повесить трубку, она сказала:
- Подождите минутку. Вас зовут Пол?
- Да.
- Если так, то Салли оставила записку для вас, на тот случай если вы позвоните... Разрешите мне прочитать ее вам? Так... в записке сказано:
"Напомни ему, что есть другие миры, в которых можно петь. Он поймет."
Я поблагодарил её и повесил трубку.

Неразлюбившие жестоки,
А непростившие циничны.
Мы невозможно одиноки
И так же страшно безразличны.
Опять молчим о жизни личной
А впрочем, некому и слушать.
В руке табличка - "все отлично!"
И чек за проданную душу...
Непережившие утрату
Порой совсем невыносимы.
Мы каждый день спешим куда-то,
А жизнь идёт. Проходит мимо.
И понемногу сбившись в стаи,
Быть может чуть сильнее стали.
Но не живя, а выживая,
Бросаем так, как нас бросали.
Уходим, чтоб не возвращали,
Не задержавшись на пороге,
Бредем в неведомые дали,
Но снова по чужой дороге.
Так проще: много не теряя,
Мы только ищем, ищем, ищем...
Быть может кто-то где-то знает,
Как жить таким... неразлюбившим...

Я просыпаюсь. 06.00. Не могу и не хочу вставать, потому что знаю, что в 6:30 зазвонит будильник еще раз. Засыпаю. Будильник будит, встаю. Иду в ванную, потом на кухню. Сажусь за компьютер уже с чаем. Захожу на произвольные сайты, проверяю мыло и подписки, проверяю открытые треды, которые могли умереть за ночь. В 7, иногда раньше быстро одеваюсь и выхожу на улицу. В ушах играет музыка, happyhardcore. Мои лёгкие быстро наполняются вонючим воздухом. Перед мной первый переход через улицу. Я боюсь один переходить, потому что уверен, что меня собьют. Подходит пешеход, решительно ступает на зебру, и я за ним. Добегаю до второго перехода. Вдруг включается секундное состояние полного пофигизма, перебегаю переход. Подхожу к остановке, жду. Иногда минут 30, иногда 5. Подъезжает переполненный автобус, люди выпадают из дверей. К чёрту, буду ждать другого. Опять жду. Подъезжает, протискиваюсь. Молча сую в лицо кондуктору деньги. Получаю билет, смотрю на числа. Осматриваюсь. Вокруг меня стоят прижатые друг к другу люди, с отрешенным лицом и покосившимся взглядом. Мне неприятно прикасаться в автобусе ко всему руками, поэтому перчатки не снимаю. Единственное, что я сейчас хочу - сесть. Протискиваюсь в глубь автобуса, встаю рядом с любым креслом. Жду, когда пассажир встанет. Если рядом старушка, уступаю. Сижу с закрытыми глазами, иногда смотрю в окно, что бы не пропустить остановку. Иногда улыбаюсь, ощущая иронию всего происходящего вокруг. Вот и остановка. Подхожу к корпусу - надеюсь, у меня не спросят студенческий билет. Хотя к чёрту, лучше достану на всякий случай. Спускаюсь в раздевалку, сую куртку, получаю номер. Смотрю на числа. Поднимаюсь. прохожу в аудиторию. Лекция, весь поток. Вокруг беззаботные лица. По некоторым сразу видно, что они пришли не учится. Большая часть поступила сюда не для этого - некоторым сказали так родители, у некоторых нет выбора. Некоторым плевать на образование, главное корочка. Я не хочу и не пытаюсь на них смотреть, они мне неприятны. Иногда всё же смотрю, ловлю чужие эмоции на лице, порой это интересно. Начинаются разговоры, типичные опять же для школы, человечки собираются вокруг альфы и смеются над его петросянством. Некоторые рассказывают как побухали вчера, некоторые обсуждают камедиклабы и +100500. Некоторые девушки шлюховатого вида и надписью на лице начинают на публику выражать свои эмоции. Таких тут много. Можно со всего потока насчитать 3-4 человека, которые хотят учится. 1-2 те, у которых это получается. Заходит препод, начинается занятие. Препод старый, говорит жуя буквы. Многие его не слушают и поэтому не пишут, многие разговаривают. Те, кто пишут, ничего не понимают. Или пишут по привычки, потому что в школе так научили. Пытаюсь уловить мысль, но не получается. Сонливость и иногда болит голова. Потом начинается практика, тут уже только наша группа. В ней 3 человека, с которыми можно говорить без особого желания вырвать язык и затолкать его в глотку. Пытаюсь что-то понять из объяснений препода, в кое-что вникаю.
Так проходит еще несколько занятий. Иду на остановку, жду автобус. Если занятия заканчиваются поздно, то всё - ехать мне 3 часа, если не больше. Телефон уже к тому времени сел, поэтому нужен другой способ отрешиться от реальности. Чёртова батарейка! Захожу в автобус, иногда сразу сажусь. Не уступаю место, за весь день устал, спина болит. Закрываю глаза и начинаю думать о всякой чуши, вроде фильмов Антониони. Прихожу домой, надеюсь что есть приготовлено. Хм, всё как обычно, еды нет. Хорошо что в универе поел. Пью чай. Приходит сестра, спрашиваю, почему не приготовила, она отвечает - денег нет, мама не оставила. Ложусь за компьютер (у меня нет стола и стула) и полностью в него погружаюсь. Захожу на АИБ, вижу людей с такими же проблемами, как и у меня: нет самореализации, нелюбимый универ, презрение к быдлу. Смотрю фильмы, слушаю музыку, иногда бездумно ищу что-то в интернете. Занимаюсь всем, что бы отвлечься от реальности, что бы забыть, что я живу в рашке, что у меня нет будущего, что я не полноценный. Приходит мать, иногда посылает меня в магазин, иногда отправляет сестру. Ем. Мне плевать на вкус, нужно только успокоить желудок. Еда уже давно не приносит мне никакого удовольствия. Порой у меня днём сильное желание чего-то, но я не знаю, чего именно, мне кажется что сладкого, поэтому пью чай с конфетами или печеньем. Мне 19 лет, но я ничего, НИЧЕГО не умею, ничего не добился. Некоторое мне просто никогда не светит, в силу некоторых непреодолимых причин. К 10-11 мне становиться очень тяжело, иногда лезут суицидальные мысли, сильное ощущение давление реальности окончательно рушит мой виртуальный мир. Поэтому я ложусь спать.

Детство моё проходило в обычной школе. Нельзя сказать, что я был обычным. Я, возможно. как и ты не сумел занять должную нишу в своем классе. У меня не было друзей, ну то есть тех людей, с которыми можно хорошо проводить время и общаться нормально. Поэтому, наверное, я плохо учился, хотя многие говорили что я довольно неглупый парень. ОНИ говорили мне, что я ничтожество, что я лох и никто вообще и ничего не добьюсь, у меня не было тян. В классе 8 начались проблемы с психикой, это все из-за травли альф, с которыми я не мог и не хотел найти общий язык. Год провел на домашнем обучении. Дома, казалось, было лучше, там не было никаких людей, цель жизни которых была унизить и оскорбить меня. Через год я вернулся в школу, в тот же класс, врач, который занимался моими психическими проблемами сказал, что это поможет в социализации. В классе был новенький, с которым я, как оказалось позднее сдружился и мы часто гуляли вместе, понимали друг друга, он, как и я не общался ни с кем в классе, его не травили как меня, казалось, его просто не замечали, не замечали, как он проходит мимо, с ним даже толком никто не разговаривал, но он стал моим другом.
Позднее, произошел один случай, я тогда был в 10м классе. Я ответил дерзко на замечание одного из "неформальных лидеров" класса, за что он пообещал "выбить из меня всю дурь". Встретились после школы, точнее, меня просто поймали и начали бить, бить всей толпой. Это продолжалось недолго, мой друг знал об этом и, проходя мимо (он шел домой) он подошел и очень сильно избил их всех железным прутом, который где-то нашел. Его посчитали психом. Но он никого не убил, только сломал одному руку. Когда я позднее спрашивал о том, что сказали ему родители, которые узнали о произошедшем, он отмалчивался и отшучивался. Мои родители говорили, что так нельзя, что жестокость - не выход, но, в силу моих психических особенностей, мне ничего особенного не сделали. Через год опять начались срывы. Я опять был на домашнем обучении, "лечился". Попал только на ЕГЭ и выпускной. Очень хотел увидеть своего друга, по которому очень скучал - родители запретили мне с ним общаться после того случая.
Как оказалось, мой друг больше не учился в этом классе. Он никогда не учился в этом классе. Его не было. Мне столько раз пытались объяснить, что его нет и не было. Но почему я должен в это верить? Друзей же не предают.

Я умею сделать такие блины, что женщины плачут от зависти, когда едят их. Если бы я был девушкой, то подруги давно бы уже выпытали у меня рецепт, угрожая испортить маникюр или криво обстричь челку, а потом убили бы и закопали где-нибудь, чтобы единолично распорядиться этим секретом. Потому что женщина, умеющая печь такие блины, никогда не останется одна. Такими блинами очень легко вскружить головы всем мужчинам в подъезде, если чуть-чуть приоткрыть в процессе готовки входную дверь.

От этого им вдвойне обидно, что я вообще мужчина. Мне нет нужды вскруживать другим мужчинам головы. Полезный навык пропадает вхолостую. Это все равно, как если бы красные туфли на каблуке попали бы в лапы питекантропа. Ну на что ему красные туфли на каблуке, этой дубине мохнатой?..

Поэтому женщины едят мои блины, а сами плачут. Я специально кладу в тесто чуть-чуть меньше соли, чтобы блины не оказались пересолены слезами.

А еще я умею делать плов. Женщины приезжали отведать мой плов из самого Абакана. Съели два килограмма на троих, покурили на балконе и уехали обратно, сытые. Обещали, что приедут еще, если я снова сделаю плов. Из Новосибирска тоже приезжали, но я отказал в плове. Боялся, что из Абакана опять приедут. А однажды приехал брат из Калифорнии, и я сделал рулет с грибами и сыром. Потом он плакал и не хотел уезжать. Я имею в виду брата, а не рулет.

Еще я умею сделать кабачок с мясом, сыром и помидорами. Кабачок после этого выглядит так, что его хочется расцеловать в сырную корочку. Такой кабачок сделал бы честь любой выставке достижений народного хозяйства.

А о моей курице, тушеной в белом вине с дольками чеснока, ходят легенды. Ее почти никто не видел, но все слышали легенды о ней.

Например, есть такая легенда. Одна девушка пришла ко мне в гости, когда у меня была курица, тушеная в белом вине. Она съела половину и уехала домой. А поздно вечером позвонила мне и говорит:

— А можно я снова приеду?

Я согласился. Тогда она приехала и съела вторую половину. И снова уехала. И больше её никто не видел.

Сами понимаете, верить всему, что говорят легенды, не стоит. Наверняка её кто-нибудь да видел. Может, и сейчас кто-нибудь видит. Но во всяком случае, у меня дома она больше не появлялась. Какой смысл ехать туда, где больше нет курицы, тушеной в белом вине с дольками чеснока?..

Еще я полюбил делать яйца в мясной корочке. Делается это так: варится яйцо, обваливается в муке и разных других вещах, потом облепляется со всех сторон фаршем и этот кровавый колобок снова обваливается в муке и разных других вещах. Потом его надо пожарить. Когда я предъявил такое яйцо в мясной корочке одной своей знакомой, мне сказали, что я гнусный лжец, потому что мужчина по определению не способен сделать столь сложное блюдо, не прибегая к помощи женщины, полуфабрикатов или нечистой силы. Она сказала, что верит той части рассказа, где я сварил яйцо. Остальное убедило ее в моей лживости.

Впрочем, она поверила мне, когда я в ее присутствии напек ей блинов. Тогда она сказала мне:

— Ничего не понимаю. А почему же ты до сих пор не женат, если умеешь делать блины?

А потом подумала несколько секунд, и добавила:

— Хотя нет, поняла. Зачем тебе жена, если ты и сам умеешь делать блины?..

Я пытался ее переубедить, говорил, что очень хочу жениться. Обещал даже сварить утром кофе, но она доела блины и уехала. Наверное, надеялась войти в легенды.

А вообще, чем дальше я рассказываю, тем сильнее мне хочется есть.

Пойду, яичницу пожарю.

>>3711
Я смахиваю скупые слезы. У меня на самом деле так, и на самом деле все из-за чертовых блинов.

>>3714
У меня тоже так. Но это наоборот повод для гордости. Я еще не скрываю, что вместо секса могу просто подрочить и поэтому девушке, чтобы заинтересовать меня всерьез, надо предложить что-то кроме жратвы и секса. Кстати, работает. Либо девушка начинает думать, чем же особенным она может отличиться, либо просто идет нахуй ничего не происходит. Учись, бро

— Тук-тук! — крикнул Бубу.
Постучаться в шкуру, натянутую поперек входа в пещеру, было невозможно, а войти совсем без стука — невежливо.
— Войдите, — разрешил голос шамана из-за шкуры.
Бубу отодвинул шкуру и просунулся внутрь.
— Шаман?..
В пещере было дымно и темно. Шкура не впускала внутрь солнечный свет и не выпускала наружу мистическую дымку и загадочную вонь, которые шаман напускал внутри для таинственности. Профессиональная этика требовала от него соответствующего оформления рабочего кабинета.
Сам шаман сидел у костра и варил что-то в глиняном горшке, помешивая зеленоватую бурду палкой.
— Зачем ты потревожил меня? — вопросил шаман недовольным тоном.
— Вот, зайца принес, — сказал Бубу.
— А, это хорошо. Положи вон там. Это все?
— Вообще-то нет… — замялся Бубу. — Я тут это…
Шаман взглянул на него неодобрительно.
— Так и думал, что у тебя имелись какие-то скрытые мотивы для визита.
— Чего?..
— Я говорю, я знал, что тебе чего-то надо.
— О-о-о! — разинул рот Бубу. — Значит, правду говорят, что ты всё знаешь, шаман?
Шаман вздохнул.
— Рассказывай, что ты хотел, Бубу. Не отнимай у меня времени.
— Дай амулет, — сказал Бубу. — Вождь сказал, ты можешь сделать амулет.
— Понимаю, — кивнул шаман. — Весна, гормоны. Кто она, Бубу?
Бубу раскрыл глаза еще шире. Еще немного, и они сравнялись бы окружностью с его ртом.
— Как ты…
— Я же шаман, Бубу. Это несложная цепь элементарных наблюдений и умозаключений. Да и вообще, когда вас интересовало что-то другое?.. Итак, как ее зовут?
— Му.
— Му, я так и знал. Отличный выбор, юноша. Очень миловидная девушка, хотя время от времени причесываться, мыться и проводить профилактику педикулеза ей не помешало бы.
— Чего?..
— Ничего, забудь. Судя по запаху, ты все равно не поймешь.
— Так ты дашь мне амулет?
Шаман почесал в затылке.
— Сперва хочу задать тебе пару вопросов. Расскажи-ка мне, что тебя так привлекло в Му? У тебя матримониальные намерения, или так, баловства ради?
— Чего?..
— Я говорю, почему и для чего тебе хочется Му?
— А-а! Ну, у нее вот такие, — показал руками Бубу. — И вот такая, — снова показал руками Бубу. — Бубу нравится. Бубу хочет взять Му и…
В нескольких коротких фразах Бубу обрисовал свои планы в отношении возлюбленной. Шаман согласно кивал.
— Хорошо, — сказал он, дослушав. — Значит, тебе нужен амулет?
— Ага.
— Чтобы она тоже захотела проделать все вышеперечисленное в той же последовательности и с таким же энтузиазмом?
— Чего?..
— Я говорю, чтобы Му тоже хотела Бубу?
— А-а! Ну, да. Значит, сделаешь?
— Сделаю, — кивнул шаман.
Бубу приободрился.
— Но на это потребуется примерно месяц, — добавил шаман.
Бубу погрустнел.
— Кроме того, — сказал шаман, — с твоей стороны тоже потребуется выполнение ряда условий… В смысле, ты тоже кое-что сделаешь для меня, понял?
Бубу покосился на зайца. Заяц и впрямь был не особенно крупный.
— Могу добыть горного козла, — неуверенно пообещал Бубу.
— Козла, м-м? — почесал жиденькую бородку шаман. — Да, козел тоже понадобится. Тащи. Но это еще не все.
— Не все?..
— Нет, не все. Весь этот месяц ты будешь выполнять магические обряды для меня.
— Обряды?.. — глаза Бубу опять округлились.
— Ничего сложного, не пугайся, — успокоил его шаман. — Общение с демонами я беру на себя. От тебя потребуется кое-что совсем простое.
Бубу настороженно смотрел на него.
— Итак… Я бы предпочел, чтобы ты записывал, но письменность я изобрести не успел, — сказал шаман. — Так что ты запоминай… Во-первых, каждый день ходи в поле и собирай полевые цветы.
— Зачем?.. — удивился Бубу. — Они невкусные.
— Молчи и слушай. Цветы будешь приносить и оставлять у пещеры Му. Ясно?
— Ага.
— По лицу вижу, что ничего не ясно. Просто делай, как я сказал. Встаешь рано утром, до рассвета. Идешь в поле. Рвешь там цветы. Приносишь к пещере Му. Кладешь цветы у входа. Понял?
— Ага.
— Молодец, — сказал шаман. — Слушай дальше. С Му будь вежлив и обходителен, постарайся быть джентльменом.
— Чего?
Шаман почесал в затылке.
— Му не бить, не кусать, не дергать за волосы, не щипать за задницу, не шлепать, не швырять в нее камнями, не говорить ей гадостей.
— А как же она поймет, что Бубу ее хочет?
Шаман вздохнул.
— Это уже моя забота. Амулет поможет, понял?
— А-а.
— Бэ. Слушай дальше. Приносишь с охоты добычу — сперва отдаешь Му лучший кусок.
— Зачем?
— Затем. Это волшебство, дурак. Делай, как сказано, иначе амулет не сработает.
Бубу поник. Перспектива отдавать лучшие куски в течение месяца не добавляла ему хорошего настроения.
— И еще, — задумчиво почесал бороденку шаман. — Что же еще… Было ведь еще что-то…
Бубу с опаской смотрел на него.
— А, вспомнил, — обрадованно воскликнул шаман. — Еще вот что. Каждый день, как увидишь ее, обязательно скажи ей комплимент.
— Чего?.. — лицо Бубу недвусмысленно показывало, что его опасения подтверждаются. Сейчас шаман потребует отдавать Му вообще всю добычу.
— Чего-чего!.. Хорошее что-нибудь скажи ей. Например: «Привет, Му, ты сегодня прекрасно выглядишь», и все в таком духе.
Бубу замотал головой.
— Я не хочу связываться с духами, — сказал он.
Шаман вздохнул.
— Духов я беру на себя, — сказал он. — Ты главное говори Му разные приятные штуки. Ну, что бы тебе такое навскидку придумать… Скажи ей: «Твои глаза сегодня сияют, как две звезды в ночном озере». Или: «Ты грациозна, как лань». Хотя нет, это ты не запомнишь… Скажи: «Ты нежная, как весенний цветок в поле». Или: «Ты стройная, как камышинка».
Бубу нахмурился.
— Запомнил? — спросил шаман.
Бубу недовольно пожевал губами.
— Трудно…
— Ладно, будешь приходить каждый день, и я сам буду придумывать новый комплимент для Му.
Бубу помялся.
— А без этого никак?
— Никак. Амулет не подействует.
— Ты же шаман, неужели нельзя?..
— Нельзя.
Бубу поник головой.
— Выше нос, юноша, — сказал шаман. — Вот потаскаешь месяцок цветы, поговоришь приятное… А потом Му сама будет тебя на руках носить. Всего месяц потерпеть.
— Воины говорят… — неуверенно начал Бубу.
— И что же говорят воины?.. — прохладно осведомился шаман.
— Ну… Они говорят, это… Можно проще…
— Хм.
— Они говорят, можно ее дубинкой, того… По голове. И утащить в пещеру.
— Хм-м…
— Значит, можно?
Шаман почесал бородку.
— Вообще-то, я бы все-таки рекомендовал амулет. Но если говорить о чисто технической стороне дела…
— А если ее дубинкой, то амулет будет не нужен?
Шаман пожал плечами.
— Небольшое лечение от сотрясения мозга — это да. А амулет не понадобится.
Бубу заметно повеселел.
— Так я это… Наверное, сначала так попробую.
Шаман опять пожал плечами.
— Попробуй, отчего ж не попробовать, — равнодушно согласился он. — Правда, заранее хочу предупредить — если дубинкой тюкнешь, амулет потом уже точно не поможет.
— Не поможет?..
— Абсолютно определенно, нет.
Бубу постоял минуту в задумчивости. Потом махнул рукой.
— А, ладно! Уж больно долго ждать. Дубинкой попробую.
И развернувшись, направился к выходу из пещеры.
— Зайца оставь! — рявкнул ему вслед шаман. Бубу отдернул руку от зайца.
— Так ведь это…
— Это за консультационные услуги.
— Чего?..
— За мудрый совет, — пояснил шаман.
— А-а… — протянул Бубу, прощаясь глазами с зайцем.
— Бэ, — отрезал шаман.
— Ну… Я пошел?
— Иди. Счастливой семейной жизни.
Бубу вышел. Шаман некоторое время посидел в молчании, помешивая зеленую дрянь в горшке, а потом шкура зашевелилась и внутрь заглянула голова.
— Шаман?
— Войдите, — важно кивнул шаман.
В пещеру протиснулась фигура. В руках она держала свернутую шкуру козы.
— А, Зазу! Зачем ты потревожила меня?..
— Вот, — Зазу развернула шкуру и показала несколько печеных рыбин.
— А, отлично. Положи вон там, рядом с зайцем, — кивнул шаман. — Это все?
— Ну, — замялась Зазу. — Вообще-то я… Как бы это сказать… У меня…
— Знаю, — кивнул шаман. — Муж бьет.
Зазу удивленно выпучила глаза — точнее, один глаз. Второй, заплывший, почти не открывался. Шаман пожал плечами.
— Духи все рассказали мне, ты же понимаешь.
Зазу кивнула.
— Ладно, — сказал шаман. — Я знаю, как тебе помочь.
Он встал и направился в угол пещеры, где в беспорядке были свалены в кучу шкуры, дубинки, рыбьи головы, коровьи черепа и прочая домашняя утварь. Порывшись в хламе, шаман добыл оттуда небольшой глиняный горшочек. Вернувшись к костру, шаман наполнил горшочек зеленой жижей из кипящего на огне горшка.
— Вот, — сказал он, протягивая горшок Зазу. — Добавишь немного мужу в суп. К утру будешь свободна.
Зазу расцвела.
— Принесу тебе еще съедобных кореньев, — сказала она. — И эту козью шкуру тоже можешь оставить себе.
Шаман кивнул. Зазу торопливо покинула пещеру. Шаман вернулся к помешиванию жидкости в горшке.
Еще несколько минут протекли в тишине, а потом шаман невесело усмехнулся.
— Дубинкой, дубинкой…
И еще немного помолчав, добавил:
— Говорю же — амулет лучше!..

>>3808
Шаман - это явно путешественник во времени. Грустно жить с идиотами, но хоть сытым будешь.

>>3809
Это может быть просто путешественник, лол.

это просто шапан мастер пикапа

По ходу самые ценные вещи для нас - в памяти. Никак не в будущем, а именно в памяти. Концепция памяти "ты же помнишь, да". Стремление сбежать туда, где было тепло, когда на улице лютовали морозы, где было спокойно, когда за стеной творились беззакония и где было как-то по-другому.

Когда мысли уходят на очередной такой виток, хочется оторваться от этого морока, отрезать его тонким, но острым лезвием - но это все миф и это все невозможно. Невозможно по очень простой причине - часть себя можно отрезать только по живому, останутся следы шрамов и боль на неопределенное время, которое будет тем безжалостным лекарем, рубцующим самые безнадежные ранения.

Остается поддаться этим воспоминаниям, так похожим на холодный сквозняк неопределенности. Ощущение того, что сейчас хорошо, и все вмиг может стать с ног на голову. Ощущение того, что вот так оно было - и так оно стало. Динамика прошлого, ритм, который уже сдох и по-особому зло гниет в импульсах, проходящих по нейронам.

Становишься частью этого и проживаешь заново ради неосознанного тогда ощущения, что все может быть. Осенняя меланхолия слишком беспощадна к любым устремлениям - и главным образом к стремлению жить - оставляя только тенденции к выживанию в условиях полного безразличия. Эта часть человеческого Я, которая никогда не сможет согреться и найти покой, которая всегда будет стремиться яростно пробиваться вперед или же наоборот пребывать в состоянии глубокого сплина, хотя для того, чтобы все изменить, достаточно было бы отдернуть штору ради пары лучей солнца. Но она никогда не остановится, чтобы оглядеться, чтобы задуматься и чтобы осознать. Инстинкт жажды, который побуждает к действию - вот главное - вся рефлексия отходит на второй план и проявляется чуть позже.

Любой кайф, любое сильное ощущение - это послевкусие. Это память, не настоящее, нет. Секунды и минуты, когда любому из нас было хорошо - в прошлом, надежда на что-то большое - это как преступление, которое ломает стены лабиринтов, среди которых блуждает каждый из нас. Нас жрет и ломает настоящее, выхватывая куски материи и мыслей, создавая пустоту. Блаженны пустые, ибо им нечего больше терять. Блаженны те, у кого в голове нет ни одной мысли - они могут думать о чем угодно.

В будущем нас нет, потому как неизвестно какая стена лабиринта обрушится через три, две, одну... Обрушилась. Кого-то не стало.
Поэтому только прошлое, которое совершеннейше блядским образом выплывает в самый неподходящий момент. Как порция материальной ирреальности, как нечто романтически-глупое, как то, что может пробудить все ту же жажду перетекать из настоящего в будущее.
Только все это ложь и обман. Будущего нет, настоящее - лишь миг, которое сейчас уже стало прошлым. Я напечатал это слово - и оно уже в прошлом.

Блаженны те, у кого нет прошлого. Блаженны те, чье прошлое - это прошлое всех и отдельно каждого. Все остальные вынуждены расплачиваться. Каждым своим поступком и каждым действием, продиктованным той самой жаждой. И с каждого будут собраны эти долги. А иначе не может и быть.

Иногда, особенно ближе к ночи, когда я закуриваю очередную злую цыгарку, мне становится страшно от того, что может быть.
Что буду лежать в палате обездвиженный, а рядом со мной будет сидеть Смерть и читать Вудхауса.
И вот когда я ее мысленно спрошу (а губами я естественно шевелить не смогу): "Слушай, а когда я сдохну-то?"
И она ответит: "Погоди, тут Вустер опять в такой забавный переплет влип, я сейчас дочитаю и пойдем, хорошо? И, вообще, тебя минсоцразвития предупреждал, лежи-отдыхай".
А это будет равносильно самому страшному приговору. Только лежать-отдыхать.
От этого страшно. Хочется, чтобы все было по-быстрому.
Чтобы сидишь с утра, на шее незавязанный галстук, ты хлебаешь быстро-быстро кофе, наклоняешься над столом - а потом бац, и она сидит.
Спрашиваешь: "Чего, пора?"
Она меланхолично так: "Ага, пора. Галстук можешь не завязывать, все равно не нужен".
А ты такой: "Слушай, а можно, чтобы никто про меня не помнил?"
А она: "Конечно. На мобилке бабло есть? Кинь на 9342 свой номер".
Я: "Какой номер?"
Она, терпеливо и отрешенно: "На лбу пощупай".
Щупаешь - и впрямь номер. Давишь на кнопки, посылаешь. Уведомление на экране: "Память о вас стерта".
Смерть смотрит: "Ну теперь пошли?"
Молча киваешь, берешь плеер, втыкаешь один наушник в ухо, play - и на улицу.
Смерть становится рядом: "Ну?"
Ты такой: "Чего ну?"
Смерть: "Выбирай. Где хочешь помереть-то".
А ты: "А можно выбирать, да?"
Смерть: "Ты же смску отослал, выбирай, это подарок".
Ты: "Ну вон на той лавочке, пусть тромб в мозг или инфаркт миокарда, только по-быстрому".
Смерть: "Оки-доки, мне вообще безразлично".
Идешь, садишься - Смерть рядом садится - и ты ей: "Подожди, я только трек дослушаю".
Смерть в ответ: "Да мне по барабану. Пару минут не решат. Дай послушать хоть".
Отдаешь ей наушник. И слушаешь последние удары барабана. Или сердце... Или барабан? Да вообще по барабану.
И чувствуешь, что все сделал и все успел. А что не успел - то безразлично. И медленно так, не торопясь, встаешь и идешь.
А Смерть тебе вдогонку: "Эй, а у них страница на майспейсе есть?"
Но тебе уже не слышно. Только барабаны. Или сердце. Или барабаны.
По барабану.

Что человек бы ни делал, внутри всегда будет уголок пустоты. В зависимости от того, насколько человек способен заглушить это глумливо-жестокое ощущение - алкоголем ли, сексом, табаком или чем-то еще покрепче - зависит его степень успешности и адаптированности в этом мире.
Те, кто умеет закрывать глаза, добиваются многого, те, кто не может с этим смириться - слишком долго оттормаживают и слишком многое теряют. Может быть в пустоте бог, а может и дьявол - хотя она скорее напоминает отражение тех пространств и территорий, где никогда не был, но куда мысленно рвешься, просто потому, что там все иначе.
И эта постоянная раздвоенность - как единственный способ отключиться от внешнего. Конечно, когда ты в алкогольном угаре обнимаешься с белым братом или лежишь в горячечном бреду из-за отравления, слишком многое прибивает тебя гвоздями к "здесь-и-сейчас", когда остается только молиться о том, чтобы это состояние поскорее закончилось. Но когда возвращается трезвость ума, то все кажется каким-то бесполезным, причем не бессмысленным, а именно бесполезным - примерно как бег по-хомячьи в колесе. Ну побегал двадцать минут, тридцать, час - вроде бы что-то и значит, а вроде бы и нет.
Постоянное устремление оценивать, решать и действовать рассудочно приводит к непонятным казусам - разум стал тем проклятием, за которое мы все платим слишком большую цену. Логика "живи или умри" перестала работать из-за редкостных социальных изъебов, вместо нее предлагается некий эрзац из проституточных моральных и социальных суждений, которые имеют особенность меняться от эпохи к эпохе, поэтому искать счастья или удовлетворенности в социальном бессмысленно и бесполезно в принципе. Физическое - несомненно приятно, но в этом нет никакого спасения - все по кругу, рождение, расцвет, смерть.
Поэтому хоть какое-то спасение можно искать только в сверхчувственном - там, где пасует логика и все лишено какого бы то ни было смысла.

Если будешь прямым и честным - потеряешь всех.
Если не будешь приторно-печально сочувствовать всему, что не вызывает у тебя никаких чувств - потеряешь всех.
Если научишься смиряться с каждой своей потерей - потеряешь всех.
Но в последнее время замечаю, что если включать практичного циника и реалиста, то к тебе начинают тянуться люди. Если же оставаться в безумно-артистичном состоянии - то люди начинают относиться к тебе как к юродивому. Если же все назвать своими именами - люди исчезают.
По ходу люди - это воплощение лжи, которые не терпят прямоты и правды. Слишком много социальных аспектов и заигрываний, которые вынуждают врать чуть ли не на каждом шагу. Слишком сильно желание вывернуться и стать лучше за счет пыли в чужих глазах.
Просто все дело в том, что любое желание идти в гору может рано или поздно привести на очередную вершину очередной горы, а по воздуху ползать получается не очень, поэтому с любой вершины есть только один путь - вниз. Когда ищешь что-то человечное и доброе в людях, то сначала проверяешь испытуемых на самые мерзкие и темные проявления натуры. И эти качества раскрываются как черные скрюченные бутоны сюрреалистичных цветов.
Это не то, чтобы убивает, режет и ранит, нет, это скорее делает тебя еще более безразличным. К тем буковкам, которые ты пишешь на экране, к тем, кто это будет читать, к бесцельно убитому времени, когда придется колошматить код со скоростью света.
И в итоге... не знаю, как это сказать. Скорее не остается ничего, что было бы слишком важным. Информация перестает быть тем наркотиком, который полнит мозг ощущением небезразличия - и в итоге все сводится к нулю. Быт, перегоревшие лампочки, остывший кофе, какие-то люди, слова, которые не хотел бы говорить, очередная выстиранная и мятая рубашка, которую нужно погладить к завтрашнему дню.
И не торкает. Кайф от любого действия - это когда ты не умеешь.
Когда умеешь - кайфа не остается.
Телевизор, тапочки, суп.

Две татуировки - на внешних сторонах руки от локтей до запястий. Длинные рукава рубашек - ибо нужно продавать, не все ценят юмор, но деньги на свою мечту поднимать надо.
Деньги, чтобы тратить их, сгинув на краю света.
Когда его все заябывало, он менял выходную форму на рубашку с коротким рукавом. Чтобы были видны татуировки, когда он скрещивает руки.
На правой было набито: "Меня не волнует".
На левой: "ваша проблема".
Иногда накатывает - и хочется стать таким же пустым, но нет такой бешеной самоуверенности. Соплежуйство отвратительно в своих проявлениях.
Когда курили однажды на крыльце одной фирмы, он дотягивал очередную сигарету, потом ухмыльнулся и сказал: "Смотри, вот это твоя жизнь. Пока куришь, тебя ебет, что в ней внутри - говно или хороший табак. Докурил - умер - уже по хуй".
Меня переклинило - и с той даты я часто сравниваю сигареты с людьми, курение с жизнью, и вообще я никотиновый фанат.
Мне не хватает силы, чтобы дотянуть свое мировоззрение до такой же отрешенности. И я не знаю, хорошо это или плохо.

Давным-давно, в незапамятные времена, Бог спросил ангелов:
- Где спрятать Тайну жизни?
Один ангел предложил спрятать Тайну в глубине морей.
Бог сказал:
- Это было бы слишком просто. Наступит день, когда они доберутся до самого глубокого океана и оплывут все моря.
Тогда ангелы предложили схоронить Тайну жизни в Матери Земле.
Бог сказал:
- И это было бы слишком просто. Однажды они обойдут весь свет и перекопают всю Землю.
После момента молчания ангелы предложили спрятать ее на вершине самой высокой горы.
Бог сказал:
- Наступит день, и они заберутся на все горы мира.
Если Тайну жизни нельзя было спрятать ни в море, ни в Матери Земле, ни в горах, где же тогда ее можно было спрятать? Может быть на звезде?
После короткого молчания Бог сказал:
- Люди доберутся до 4-х частей света, до самых глубоких морей и высочайших гор и даже до звезд раньше, чем познают самих себя, поэтому Тайна жизни должна быть спрятана в них самих.

Вильгельм Эрмлер стоял перед своим огромным письменным столом и разглядывал блестящие глянцевитые фотографии.
— Здравствуй, Вилли, — сказал охотник.
Эрмлер поднял голову и закричал:
— A! Home is the sailor, home from sea!
— And the hunter home from the hill, — сказал охотник.

«Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря,
И охотник вернулся с холмов.»
Стивенсон, «Реквием»
Они обнялись.
— Чем ты меня порадуешь на этот раз? — деловито спросил Вилли. — Ты ведь с Яйлы?..
— Да, прямо с Серых Болот. — Охотник сел в кресло и достал трубку. — А ты все толстеешь и лысеешь, Вилли. Сидячая жизнь тебя доконает. В следующий раз я возьму тебя с собой.
Эрмлер озабоченно взялся за свой толстый живот.
— Да, — сказал он, — ужасно. Нарушение метаболизма и еще что-то... Так ты привез что-нибудь интересное?
— Нет, Вилли. Одни пустяки. Десяток двуххордовых змей, несколько новых видов многостворчатых моллюсков... А это у тебя что? — Он протянул руку и взял со стола пачку фотографий.
— Это привез один новичок, Поль Гнедых. Он вообще-то агролог. Знаешь его?
— Нет. — Охотник разглядывал фотографии. — Недурно. Это, конечно, с Пандоры.
— Правильно. Пандора. Гигантский ракопаук. Очень крупный экземпляр.
— Да, — сказал охотник, разглядывая ультразвуковой карабин, прислоненный для масштаба к желтому голому брюху ракопаука. — Неплохой экземпляр для новичка. Но я-то видел крупнее. Сколько раз он стрелял?
— Он говорит — два раза. И оба раза — в главный нервный узел. Теперь я не могу разобраться в двигательной системе этого господина.
— Надо было стрелять анестезирующей иглой. Мальчик немножко растерялся. — Охотник с усмешкой рассматривал фотографию, где возбужденный новичок горделиво попирал мертвое чудовище. — Ну ладно, а что у тебя дома?
Эрмлер махнул рукой:
— Сплошная матримония. Все выходят замуж. Марта вышла за гидролога.
— Это которая Марта? — спросил охотник. — Внучка?
— Правнучка, Игорь! Правнучка!
— Да, идет время... — Охотник положил на стол стереофотографии и поднялся. — Ну что ж, я пойду. На свидание пойду. Ты знаешь.
— Опять! — с досадой сказал Эрмлер. — Может быть, хватит?
— Нет, Вилли. Надо. А встретимся, как всегда, в десятом павильоне.
Он сунул в карман трубку, которую так и не закурил, кивнул и вышел. «Надо, Вилли, — думал он. — Тебе, конечно, невдомек, как это важно». Он спустился в парк и направился к павильонам. Как всегда, в музее было очень много народу. Особенно молодежи и детей. Люди шли по аллеям, обсаженным оранжевыми венерианскими пальмами, толпились вокруг террариев и над бассейнами с прозрачной водой. В высокой траве между деревьями возились детишки — они играли в «марсианские прятки». Охотник остановился посмотреть. Это была очень увлекательная, хотя и не очень поучительная игра. Давным-давно с Марса на Землю были привезены мимикродоны, крупные, меланхоличного нрава ящеры, отлично приспособленные к резким сменам условий существования. Мимикродоны обладали необычайно развитой способностью к мимикрии. В парке музея они пользовались полной свободой. Ребятишки развлекались тем, что разыскивали их — это требовало немалой зоркости и ловкости — и затем таскали их с места на место, чтобы посмотреть, как мимикродоны меняют окраску. Ящеры были большие, тяжелые, ребятишки тащили их волоком за отставшую кожу на загривке. Мимикродоны не сопротивлялись. Кажется, им это нравилось.
Охотник миновал огромный прозрачный колпак, под которым помещался террарий «Лужайка планеты Ружена». Там в бледной голубоватой траве прыгали и дрались забавные рэмбы, гигантские, изумительной расцветки насекомые, немного похожие на земных богомолов. Охотник вспомнил, как лет двадцать назад он впервые охотился на Ружене. Он трое суток сидел в засаде, поджидая кого-нибудь, и огромные радужные рэмбы прыгали вокруг и садились на ствол его карабина. У «Лужайки» всегда было полно народу, потому что рэмбы очень забавны и красивы.
Недалеко от входа в Центральный Павильон охотник задержался у балюстрады, окружающей глубокий круглый бассейн-колодец. В бассейне, в воде, освещенной сиреневым светом, без устали кружило длинное волосатое животное, ихтиомаммал, единственное теплокровное, дышащее жабрами. Ихтиомаммал непрерывно двигался; он плавал так кругами и год назад, и пять лет назад, и сорок лет назад, когда охотник впервые увидел его. Ихтиомаммала с большим трудом добыл знаменитый Салье. Теперь Салье давно уже мертв и спит вечным сном где-то в болотах Пандоры, а его ихтиомаммал все кружит и кружит в сиреневой воде бассейна.
В вестибюле павильона охотник опять остановился и присел в легкое кресло в углу. Всю середину светлого зала занимало чучело летучей пиявки (животный мир Марса, Солнечная система, углеродный цикл, тип «полихордовые», класс «кожедышащие», отряд, род, вид «летучая пиявка»). Это чучело было одним из первых экспонатов Кейптаунского Музея Космозоологии. Вот уже полтора века омерзительное чудище скалило пасть, похожую на многочелюстной грейфер, в лицо каждому, кто входил в павильон. Девятиметровое, покрытое жесткой блестящей шерстью, безглазое, безногое... Бывший хозяин Марса...
«Да, были дела на Марсе, — подумал охотник. — Такое не забудешь. Полсотни лет назад эти чудовища, почти полностью истребленные, неожиданно размножились вновь и принялись, как встарь, пиратствовать на коммуникациях марсианских баз. Вот тогда-то и была проведена знаменитая глобальная облава.
...Я трясся на краулере и почти ничего не видел в тучах песка и пыли, поднятых гусеницами. Справа и слева неслись желтые песчаные танки, набитые добровольцами, и один танк, выскочив на бархан, вдруг перевернулся, и люди стремглав посыпались с него, и тут мы выскочили из пыли, и Вилли Эрмлер вцепился в мое плечо и заорал, указывая вперед. И я увидел пиявок, сотни пиявок, которые крутились на солончаке в низине между барханами. Я стал стрелять, и другие тоже начали стрелять, а Эрмлер все возился со своим самодельным ракетометателем и никак не мог привести его в действие. Все кричали и ругали его и даже грозили побить, но никто не мог оторваться от карабинов. Кольцо облавы смыкалось, мы уже видели вспышки выстрелов с краулеров, идущих навстречу, и тут Эрмлер просунул между мной и водителем ржавую трубу своей пушки, раздался ужасный рев и грохот, и я повалился, оглушенный и ослепленный, на дно краулера. Солончак заволокло густым черным дымом, все машины остановились, а люди прекратили стрельбу и только орали, размахивая карабинами. Эрмлер в пять минут растратил свой боезапас, машины съехали на солончак, и мы принялись добивать все живое, что здесь осталось после ракет Эрмлера. Пиявки метались между машинами, их давили гусеницами, и я все стрелял, стрелял, стрелял... Я был молод тогда и очень любил стрелять. К сожалению, я всегда был отличным стрелком, к сожалению, я никогда не промахивался. К сожалению, я стрелял не только на Марсе и не только по отвратительным хищникам. Лучше бы мне никогда в жизни не видеть карабина...»
Он встал, обошел чучело летучей пиявки и побрел вдоль галереи. Вероятно, он выглядел неважно, потому что многие останавливались и с тревогой смотрели на него. В конце концов к нему подошла одна девушка и робко осведомилась, не может ли она чем-либо помочь.
— Ну что ты, девочка! — сказал охотник. Он через силу улыбнулся, залез двумя пальцами в нагрудный карман и достал дивной красоты раковину с Яйлы. — Это тебе, — сказал он. — Я привез ее издалека.
Она слабо улыбнулась в ответ и взяла раковину.
— Вы очень дурно выглядите, — сказал она.
— Я уже не молод, детка, — ответил охотник. — Мы, старики, редко выглядим хорошо. Нам приходится слишком много таскать на душе.
Наверное, девушка не поняла его, но он и не хотел, чтобы она поняла. Он погладил ее по голове и пошел дальше. Только теперь он расправил плечи и старался держаться прямо. Люди больше не оглядывались на него.
«Не хватает еще, чтобы меня жалели девчонки! — думал он. — Совершенно расклеился. Наверное, мне больше не нужно возвращаться на Землю. Наверное, мне нужно навсегда остаться на Яйле, поселится на краю Серых Болот и ставить западни на рубиновых угрей. Никто не знает Серых Болот лучше меня, и я был бы там как раз на месте. Там очень много дела для охотника, который никогда не стреляет...»
Он остановился. Он всегда останавливался здесь. В продолговатом стеклянном ящике на обломках серого песчаника стояло, растопырив три пары корявых ножек, чучело сморщенной, невзрачной серенькой ящерицы. У большинства неосведомленных посетителей серый шестиног не вызывал никаких эмоций. Не многие знали чудесную историю сморщенного шестинога. Но охотник знал и всегда испытывал чувство какого-то суеверного восхищения перед могучей силой жизни, когда останавливался здесь. Эта ящерица была убита в десяти парсеках от Солнечной системы, ее труп был препарирован, и сухое чучело простояло на этом самом стенде два года. И вдруг в один прекрасный день на глазах у посетителей из морщинистой серой шкуры полезли десятки крошечных юрких шестиногов. Правда, они сразу же погибли в воздухе Земли, сгорели от избытка кислорода, но шум был страшный, и зоологи так до сих пор и не знают, как это могло произойти. Воистину, жизнь — это единственное, чему стоит поклоняться в этом мире...
Охотник брел по галереям, переходя из павильона в павильон. Яркое африканское солнце — доброе горячее солнце Земли — освещало залитых в стеклопласт зверей, родившихся под другими солнцами, за сотни миллиардов километров отсюда. Почти все они были знакомы охотнику, он видел их много раз и не только в музее. Иногда он останавливался перед новыми экспонатами, читал диковинные названия диковинных зверей и знакомые имена охотников. «Мальтийская шпага», «Крапчатый дзо», «Большой цзи-линь», «Малый цзи-линь», «Капуцин перепончатый», «Черное пугало», «Царевна-лебедь»... Симон Крейцер, Владимир Бабкин, Бруно Бельяр, Николас Друо, Жан Салье-младший... Он знал их всех и был теперь самым младшим из них, хотя не самым удачливым. Но он радовался, узнавая, что Салье-младший поймал наконец чешуйчатого скрытожаберника, что Володя Бабкин доставил на Землю живым слизняка-глайдера, а Бруно Бельяр подстрелил-таки на Пандоре горбоноса с белой перепонкой, за которым охотился уже несколько лет...
Так он пришел в десятый павильон, где было много его собственных трофеев. Здесь он останавливался почти у каждого стенда, вспоминая и смакуя. Вот «коверсамолет», он же «падающий лист». «Я выслеживал его четыре дня. Это было на Ружене, где так редко выпадают дожди, где когда-то, давным-давно, погиб замечательный зоолог Людвиг Порта. «Ковер-самолет» передвигается очень быстро и имеет очень тонкий слух. За ним нельзя охотиться на машине, его надо выслеживать днем и ночью, отыскивая слабые маслянистые следы в листве деревьев. Я его выследил, и с тех пор больше никто его не может выследить, и гордый самолюбивый Салье не раз говаривал, что это была случайная удача. — Охотник с гордостью потрогал буквы, врезанные в пояснительную табличку: «...Добыт и препарирован охотником И. Хариным». — Я выстрелил в него четыре раза и ни разу не промахнулся, но он был еще жив, когда валился на землю, ломая ветки деревьев с зелеными стволами. Это было, когда я еще стрелял...
А вот безглазое венерианское чудовище из тяжеловодных болот. Безглазое и бесформенное. Никто толком не знал, какую придать ему форму, когда набивали чучело, и в конце концов набили по самой удачной фотографии. Я гнал его через болото к берегу, где были отрыты несколько ловушек, и он провалился в одну и долго ревел там, ворочаясь в черной жиже, и потребовалось два ведра бетановокаина, чтобы усыпить его. Это было совсем недавно, лет десять назад, и тогда я уже не стрелял... Это приятное свидание».
Чем дальше передвигался охотник по галерее десятого павильона, тем медленнее становились его шаги. Потому что ему не хотелось идти дальше. Потому что он не мог не идти дальше. Потому что приближалось главное свидание. И с каждым шагом он все сильнее ощущал знакомое тоскливое беспокойство. А из стеклянного ящика уже следили за ним круглые белые глаза...
Как всегда, он подошел к этому небольшому стенду, опустив голову, и прежде всего прочитал на пояснительной табличке надпись, которую давно выучил наизусть: «Животный мир планеты Крукса, система звезды ЕН 92, углеродный цикл, тип «монохордовые», класс, отряд, род, вид «четверорук трехпалый». Добыт охотником И. Хариным, препарирован доктором В Эрмлером». Потом он поднял глаза.
Под стеклянным колпаком на наклонной полированной доске лежала голова — сильно сплющенная по вертикали, голая и черная, с плоской овальной лицевой частью. Кожа на лицевой части была гладкая, как на барабане, не было ни рта, ни лба, ни носовых отверстий. Были только глаза. Круглые, белые, с маленькими черными зрачками и необычайно широко расставленные. Правый глаз был слегка попорчен, и это придавало мертвому взгляду странное выражение. Эрмлер — превосходный таксидермист: точно такое выражение было у четверорука, когда охотник впервые наклонился над ним в тумане. Давно это было...
Это было семнадцать лет назад. «Зачем это случилось? — подумал охотник. — Ведь я не собирался там охотиться. Крукс сообщал, что там почти нет жизни — только бактерии и сухопутные рачки. И все-таки, когда Сандерс попросил меня осмотреть окрестности, я взял в вездеход карабин...»
Над каменными осыпями висел туман. Поднималось маленькое красное солнце — красный карлик ЕН 92, — и туман казался красноватым. Под мягкими гусеницами вездехода шуршали камни, из тумана одна за другой выплывали темные невысокие скалы. Потом что-то зашевелилось на гребне одной из скал, и охотник остановил машину. На таком расстоянии рассмотреть животное было трудно. К тому же мешал туман и сумеречное освещение. Но у охотника был опытный взгляд. Конечно, по гребню скалы пробиралось какое-то крупное позвоночное, и он обрадовался, что все-таки захватил с собой карабин. «Посрамим Крукса!» — весело подумал он. Он поднял крышку люка, осторожно высунул наружу ствол карабина и стал целиться. В тот момент, когда туман поредел и горбатый силуэт животного отчетливо обозначился на фоне красноватого неба, охотник выстрелил. Сейчас же ослепительная лиловая вспышка возникла на том месте, где находилось животное. Что-то громко треснуло, и послышался длинный шипящий звук. Затем над гребнем скалы поднялись и смешались с туманом облака серого дыма.
Охотник очень удивился. Он помнил, что зарядил карабин анестезирующей иглой, от которой меньше всего можно было ожидать такого взрыва. Поразмыслив несколько минут, он вылез из вездехода и отправился искать труп. Он нашел его там, где и ожидал, — под скалой, на каменной осыпи. Это действительно оказалось четвероногое или четверорукое животное размером с крупного дога. Оно было страшно обожжено и изувечено, и охотник вновь поразился, какое ужасное действие произвела обыкновенная анестезирующая игла. Трудно было даже представить себе первоначальный вид животного. Относительно целой осталась только передняя часть головы — плоский овал, обтянутый гладкой черной кожей, и на нем белые потухшие глаза. Охотник перенес останки на вездеход и вернулся к кораблю.
На Земле трофеем охотника занялся Эрмлер. Через неделю он сообщил охотнику, что трофей сильно разрушен и особого интереса не представляет, разве что как доказательство существования высших форм животных в системах красных карликов. Он посоветовал охотнику на будущее поаккуратнее обращаться с термитными патронами. «Можно подумать, что ты палил с перепугу, — сказал он раздраженно, — словно оно на тебя напало». — «Но я отлично помню, что стрелял анестезирующей иглой», — возразил охотник. «А я отлично вижу, что ты попал ему термитной пулей в позвоночник», — ответил Эрмлер. Охотник пожал плечами и не стал спорить. Интересно было бы, конечно, узнать, отчего произошел такой взрыв, но, в конце концов, это было не так уж и важно.
«Да, тогда это казалось совсем не важным, — думал охотник. Он все стоял и смотрел на плоскую голову четверорука. — Посмеялся над Круксом, поспорил с Эрмлером и все забыл. А потом пришло сомнение и с сомнением — горе».
Крукс организовал две крупные экспедиции. Он обшарил большие пространства на своей планете. И он не нашел там ни одного животного крупнее рачка величиной с мизинец. Зато в Южном полушарии на каменном плато он обнаружил неизвестно чью посадочную площадку — круглый участок оплавленного базальта диаметром около двадцати метров. Сначала этой находкой заинтересовались, но вскоре выяснилось, что где-то в том районе два года назад приземлялся для текущего ремонта звездолет Сандерса, и о находке забыли. Забыли все, кроме охотника. Потому что к тому времени у охотника уже родились сомнения.
Как-то в Ленинградском Клубе Звездолетчиков охотник услышал историю о том, как на планете Крукса чуть не сгорел заживо бортинженер Адамов. Адамов вышел из корабля с неисправным кислородным баллоном. В баллоне была течь, а атмосфера планеты Крукса насыщена легкими углеводородами, бурно реагирующими со свободным кислородом. К счастью, с Адамова успели сорвать пылающий баллон, и он отделался только небольшими ожогами. Охотник слушал этот рассказ, и перед его глазами стояла лиловая вспышка над черным гребнем скалы.
Когда на планете Крукса был обнаружена посадочная площадка неизвестного звездолета, сомнение превратилось в страшную уверенность. Охотник кинулся к Эрмлеру. «Кого я убил? — кричал он. — Это зверь или человек? Вилли, кого я убил?» Эрмлер слушал его, наливаясь кровью, а потом заорал: «Сядь! Прекрати истерику, старая баба! Как ты смеешь мне это говорить? Ты думаешь, что я, Вильгельм Эрмлер, не в состоянии отличить разумное существо от зверя?» — «Но посадочная площадка!» — «Ты сам садился на этом плоскогорье с Сандерсом!» — «Вспышка! Я пробил иглой кислородный баллон!» — «Болван, не надо было стрелять термитными снарядами в углеводородной атмосфере!» — «Пусть так, но ведь Крукс не нашел там больше ни одного четверорука! Я знаю, это был чужой звездолетчик!» — «Баба! — орал Вилли. — Истеричка. Да на планете Крукса, может быть, еще сто лет не найдут ни одного четверорука! Огромная планета, изрытая пещерами, как голландский сыр! Тебе просто повезло, дурак, а ты не сумел воспользоваться и привез мне вместо животного обугленные кости!»
Охотник стиснул руки так, что затрещали пальцы.
— Нет, Вилли, я привез тебе не животное, — пробормотал он. — Я привез тебе все-таки чужого звездолетчика...
Как много слов ты потратил, старина Вилли! Сколько раз ты убеждал меня. Сколько раз мне казалось, что сомнения уходят навсегда, что я снова могу вздохнуть спокойно и не чувствовать себя убийцей. Как все люди на нашей Земле. Как детишки, которые играю в «марсианские прятки». Как юноши и девушки, что шепчутся на скамейках под оранжевыми пальмами. Но сомнения возвращаются, их не убьешь хитроумной логикой. Еще никто не встречался с разумными существами с других миров? Но разве это доказательство, что их нет вообще? Разумное существо не может быть похоже на моего четверорука? Но кто может доказать это? Нет прямых доказательств моего преступления? Да разве дело в доказательствах?
Он положил руки на стенд и прижался лицом к прозрачному пластику.
— Кто ты? — с тоской прошептал он.
...Эрмлер увидел его издалека, и, как всегда, ему стало невыносимо больно при виде этого гордого и сильного когда-то человека, так страшно сломленного собственной совестью. Но он притворился, что все отлично, как отличный солнечный день Кейптауна. Нарочито громко стуча каблуками, он подошел к охотнику, хлопнул его ладонью по спине и нарочито бодрым голосом воскликнул:
— Свидание окончено! Я зверски хочу есть, Игорь, и мы пойдем сейчас ко мне и славно пообедаем. Сегодня Марта приготовила в твою честь настоящий оксеншванцензуппе. Пойдем, охотник, зуппе ждет нас.
— Пойдем, — тихо сказал охотник.
— Я уже дважды звонил домой. Все жаждут видеть тебя и слушать твои рассказы.
Охотник покивал и медленно пошел к выходу. Эрмлер посмотрел на его сгорбленную спину и повернулся к стенду. Глаза его встретились с белыми мертвыми глазами за прозрачной стенкой. «Поговорили?» — молча спросил Эрмлер. — «Да». — «Ты ничего ему не сказал?» — «Нет». Эрмлер взглянул на пояснительную табличку. «...Четверорук трехпалый. Добыт охотником И. Хариным, препарирован доктором В. Эрмлером». Он снова оглянулся вслед охотнику и быстро украдкой написал мизинцем над словом «трехпалый\": «sapiens». На табличке не осталось, конечно, ни одного штриха, но Эрмлер поспешно потер ее ладонью.
Доктору Эрмлеру тоже было тяжело. Он-то знал наверняка, знал с самого начала...

Стругацкие "Возвращение"

Молитва
Человек шептал:"Господь - поговори со мной,"
И луговые травы пели...
Но человек не слышал!
Человек вскричал тогда:"Господь - поговори со мной!"
И гром с молнией прокатились по небу,
Но человек не слушал!
Человек оглянулся кругом и сказал: "Господь, позволь мне увидеть тебя!"
И звезды ярко сияли...
Но человек не видел.
Человек вскричал снова: "Бог - покажи мне видение"
И новая жизнь была рождена весной
Но человек этого не заметил!
Человек плакал в отчаяние: "Дотронься до меня, Господь, и дай мне знать, что ты здесь!"
После этого Господь спустился и дотронулся до человека!
Но человек смахнул с плеча бабочку и ушел прочь...

Мрачная пещера, озаряемая тусклым светом допотопного двухцветного монитора. Мертвая тишина подземелья, навеки скрытого в гранитной толще. Ничто не нарушает вечного покоя. Кроме, разве что...

- Бии-бип!
На пыльном экране появляется короткая надпись на немецком языке "Скажите пожалуйста всем своим контактам, чтобы контакт 298646493 не принимали!!! Там вирус!!!"
Долгие минуты обработки - компьютер стар, хотя в свое время был шедевром электронных технологий.
- Бии-бип!
Антенна, пронизывающая скалу, всё еще цела - здесь не бывает подземных толчков и скальных сдвигов, их не будет в ближайшие сотни лет, геологи Рейха потрудились на совесть. В Швейцарский банк закодированным радиосигналом уходит пакет инструкций от старого, почетного клиента, за десятилетия обросшего скидками, льготами, послаблениями. В считанные секунды современные компьютеры банка переводят триллионы бывших рейхсмарок на новый счет и немедленно затирают все следы прежнего.
- Бии-бип!
Еще одна табличка - новые данные зафиксированы в памяти компьютера. Непонятно почему монитор до сих пор не перегорел - видимо, инженеры Рейха не уступали геологам в мастерстве. Теперь нужно лишь найти подъемный кран, сдвинуть гранитную плиту, которой искусно скрыт вход в пещеру, приложить ключ к нужной точке и узнать цифровой пароль к счету. Но и без того немногочисленные ключи давно ржавеют под фундаментом отстроенного Рейхстага, в замурованных подземельях потайных бункеров, некоторые - в топких мексиканских болотах или даже на дне Амазонки...
- Бии-бип!
Пароль отправлен в архив. За тысячи километров отсюда, на вершине Джомолунгмы металлическая башенка, инкрустированная свастиками, следит за узором звезд, силой ветра, температурой - всё для того, чтобы через случайные промежутки времени сгенерировать случайное число, зашифровать и разослать по открытым каналам. Эвристический модуль безошибочно вычисляет, какой канал используется с наибольшей интенсивностью, но меньше всего подвергается цензуре...
- Бии-бип!
Новая надпись - сквозь толщу пыли.
"Контакт 269337391 нельзя принимать, там вирус! Передай всем в своем контакт-листе!"
- Бии-бип!
Надпись исчезает - также бесследно, как очередной промежуточный счет. Две транзакции сразу - такой день бывает редко. Следующий сигнал придет не раньше чем через неделю.
Компьютер ждет.
У него впереди вечность.

>>135
Чуть от красоты не расплакался. Но последний абзац-как кирпичом по голове. Зачем он?

Я вернулась из ежегодного заплыва в другую реальность длиной в один уикенд: 24-часовой марафон. Впервые оно случилось со мной пять лет назад. Случилось - и моментально стало манией, наркотиком, сильнейшим увлечением. Я не исключаю, что мне просто сразу повезло - компания в тот год, пять лет назад, была просто великолепная, может быть, в другой год я бы не "заболела" марафоном настолько сильно. Но звезды встали именно так, как надо, и я теперь не только езжу каждый год, я еще в конце лета ежегодно волнуюсь и тормошу всех - чтобы не забыли про меня, чтобы внесли в список участвующих ))

   Это совершенно иная реальность, которая, впрочем, находится тут, совсем рядом, почти что "за углом", если мерить масштабом всей планеты. И в общем-то там не особо-то и удивляет тот факт, что кто-то приезжает только для того, чтобы пробежать один круг, съесть один пирожок, поговорить минут десять-пятнадцать, а потом уехать обратно: ничего подобного - ни таких людей, ни такой еды, ни такой атмосферы - в обычной жизни нет и быть не может. В повседневности мы все гораздо проще. Мы вместе веселимся, пьем, шутим, творим вполне себе безумства вроде прыжков в небольшой водопад, подначиваем, язвим и дурачимся. Получается тоже весело, но всё это веселье этого измерения: оно хорошо, но оно доступно где-то еще, а марафон - только раз в год и только на два дня. Точнее - только на 24 часа. Но ради этих 24 часов мы готовимся, переписываемся, перезваниваемся, встречаемся, словно растягивая удовольствие.

Говорят, чтобы достигнуть состояния измененного сознания можно не пить, не курить. Достаточно просто не спать. От себя замечу, что еще полезно заниматься при этом некой физической нагрузкой - и переход в иную реальность вам обеспечен. Какой она будет - зависит от окружения и прочих условий. Наша иная реальность прекрасна: в ней дружба, веселье, недостижимые, но достигаемые цели, в ней командный дух, плечо друга, проверка себя на прочность, в ней безумие. Чистое, прекрасное, немного детское, но совершенно откровенное. В ней случаются иные правила поведения в обществе, ибо даже незнакомое общество состоит из таких же безумцев, как и ты. Улыбки там самые искренние. И таки да - еда там самая вкусная, хотя и предельно простая. Особенно - ранним утром. А какая там природа! Она совершенно живая: она волнуется, радуется, устает, засыпает, колышется во сне, просыпается. И все это можно наблюдать час за часом. Да, забыла, там совершенно иначе идет время, оно не равномерно, оно почти осязаемо.

В общем - мне можно завидовать: у меня не только есть безумное увлечение, мне еще удается каждый раз испить до последней капли радость от соприкосновения с ним. И радость эта наполняет меня такой бесконечной любовью к миру, что я даже не жалуюсь на внезапные холода, почти зимние и прочие мелкие беды да неприятности. Жизнь - прекрасна и она продолжается ))

>>4029
Из втрентаклика, штоле, лол?

Все пишут про Джобса – какой хороший он был, всё такое.

Я тоже решил написать, но чуть о другом.

Точнее, о других.

Почитав различные отзывы о событии, я выделил нотки, характерные для определенной группы народонаселения, и, как человек близкий к музыке, хочу выделить их отдельной арпеджиатурой.

Есть синдром. Ему можно присвоить код – например, 2045. Суть его в следующем – прочитайте следующую фразу внимательно - Ни в чьём успехе нет ни капли личной заслуги

Исповедующие эту мантру являются заражёнными страшным по патогенности вирусом, который влечет необратимые искажения мозга, совести, а после – своей и чужой судьбы.

На всё, что, как кажется больному, содержит хотя бы намёк на то, что у кого-то что-то получилось, больной панически вываливает пачку стандартных фраз вида:

- Ему просто повезло
- Тогда другое время было
- Ну а если разобраться, ничего нового-то он не сделал, всё в том или ином виде уже было раньше
- Ну и не всё, что он сделал, так уж и хорошо

Больной с пеной у рта готов доводить каждый из этих «тезисов» до абсурда с целью показать ничтожность и даже вредоносность чьего-то реального успеха. Ключевое – любой ценой отойти от ужасающего осознавания своего личного уебанства путём максимального принижения всего, что есть у других.В IT это байки вида «Microsoft просто везло» (да, 30 лет подряд пруха такая, им бы в покер играть, уже бы земной шар скупили, наверное), «Apple выехал только за счёт дизайна» и прочее. Сделали популярную ОС? Случайность! Массовый психоз! Всех запугали! Служба Active Directory используется во всех компаниях, входящих в Fortune 500? Ну… ПОДКУПИЛИ (просто прикиньте капитализацию Fortune 500 и Microsoft и представьте себе подкуп Citigroup’а Microsoft’ом).
Сделали продукт (iPad), который собой сформировал за год новый рынок, который сейчас принялись делить все остальные? Да это любой может, ничего серьёзного! Ошибок во всех продуктах Microsoft находят меньше, чем в одном только ядре линукса? Ну, Microsoft прячет ошибки (т.е. за десятки лет накопились триллионы тайных ошибок, которые знает только пишущий подобное и его одноклассник Васька-хакер, живущий с ним в одном подъезде), иначе и быть-то не может. Ведь если может, то рухнет мир у тысяч слепо ненавидящих лузеров, верующих в ненависть, как в ключевую религию.

- Джобс многое сделал для IT
- Да ничего он не сделал! Это всё любой бы мог!
- Наверное, но смог-то он, а не ты.
- Да ты быдло, хомячок, пидор и сутенёр, я тебя опустил.

Главное для больного этим синдромом – любой ценой, абы чо да ляпнуть, только бы показать, хотя бы абсолютно без аргументов, чисто для других присутствующих завистливых дураков, что «зато я ответил ему, и из этого абсолютно точно исходит то, что я прав». Последний ответ притом может быть вообще не ответом, ничего не опровергать и не постулировать, а просто присутствовать.

Такое, впрочем, не только в IT. Если человек подтягивается 25 раз – больной синдромом напишет – ну, у него генетика такая (т.е. просто повезло же). А вы что, думали, это потому что он тренируется? Авотхуй, не может такого быть. Это ж можно дойти тогда до того, что человек сам добился, сам потратил силы, сам себя организовал. Наличие таких людей очень ранит молодую интернет-илиту, отличающуюся абсолютной предсказуемостью, безвольностью, трусостью и прочим, что можно охарактеризовать как «СПО головного мозга». Что, этот, который 25 раз подтянулся, судя по детским фоткам, был дрыщ/жирный? Ну, значит химию жрал. По любому он сам тут не при чём, это любой сможет! (подтекст – да я бы легко, да на хуйню времени нет, я занят важными и секретными делами).

Обложившись подобными отмазками, старшеклассник млеет в мире, где он невъебенно мудр, прищурен как Брюс Уиллис и томно-велИк, а также – Видит Всех Насквозь, включая Суть Вещей и Явлений. Развиваться не надо – ведь он уже всё знает, всех раскусил и всё примерно понятно. У него есть, говоря проще, некий умственный framework, комплект рамочных правил, следуя которым он предполагает, что оным поведением повышает свой статус среди подобных (т.е., выражаясь языком биологии, пытается доминировать, являясь типичной гаммой).

Болезнь, инициирующая синдром 2045, протекает быстро; после того, как пациент раскусил что-то одно (например, догадался, что Билл Гейтс придурок и ему просто повезло, а Джобс ничтожество, и ему тоже просто повезло), он очень оперативно догадывается, что вообще никого, кто чего-то добился сам, нет в природе. Потому что если они есть, то это просто те, кому повезло, только очень хитро замаскировавшиеся. Некоторые десятилетиями работали, время от времени имитируя проблемы, но в результате чего-то добились – это особо хитро маскирующиеся сволочи, которых всё ж легко раскусит наш пациент. Соответственно, ну, а какой смысл-то что-то делать, если всех этих типа больно умных уже раскусил, что, напрягаться, чтобы уподобляться этим? Зачем?

Ключевой социальный эффект синдрома 2045 – это полное аутоимунное подавление своей силы воли. Этакий ВИЧ души. Зараженная особь строит свой замкнутый накоротко волшебный мир, который хорошо описан у Стругацких в «Понедельнике, начинающемся в субботу» в эпизоде с Идеальным Человеком, которого вывозили для испытания на полигон за городом. Любые попытки вывода из этого устойчивого равновесия приводят к вспышкам агрессии и раскусыванию очередных «больно умных» и «псевдоуспешного быдла всякого тут». Больной, являясь абсолютно предсказуемым в плане реакций (у него, по сути, поведенческие реакции рудиментируются до первой сигнальной системы), не создаёт ничего и лишь пассивно потребляет, кратко комментируя всё, что ему непонятно (а этого в силу остановки развития становится каждый день только больше) краткими эпитетами вида «Быдло», «Не нужно нахуй», «Для потреблядей», «Вообще нахуй ерунда мне лично непонятная, а значит никому не нужная».

Случаи излечения мне лично неизвестны, а вот массовое заражение вирусом, вызывающим данный синдром, вы можете легко заметить на околотехнических ресурсах, пропагандирующих идеи Свободного Программного Обеспечения (по сути, давно являющихся сектой и крайне далёкими от IT-отрасли). Эти фермы по выпуску бездумных, но свято верующих хомячков, вооружённых самой эффективной системой информационного оружия – методологией отторжения знаний и отключения схемы самосовершенствования, штампуют из туповатых и малограмотных школьников, не состоявшихся в IT (другие просто туда не пойдут), нечто вроде шахидов, которые должны заразить вирусом других и показательно издохнуть во имя Идеи.

Будьте осторожны. Прививкой против этой патогенной микрофлоры являются достаточно простые вещи – желание учиться, понимание ограниченности своих знаний, отсутствие религиозного фанатизма и понимание, что IT – это наука, а не религия. Уважайте тех, кто умнее вас – поверьте, такие люди всегда есть; это нужнее вам, чем им, они про это могут вообще не знать. И если увидите зараженного – будьте с ним аккуратны. Он реально ограничен в своих возможностях отвечать вам, поэтому в первую очередь – имейте жалость к тому, кто банально болен.

Есть девушка Юля, у нее сломался ноутбук.

Вообще, у нее есть много и других замечательных качеств, например, она левша и вообще симпатяга, но тем фактом, что она зашла ко мне в гости, я обязан именно Юлиному ноутбуку. Юля написала мне, просила разобраться, ноутбук отказывал ей в простых человеческих радостях, таких, как интернет и кино. Он хотел жить для себя, в свое собственное удовольствие, и оставался глух к Юлиным потребностям, Юля хотела знать, почему. Например, она пытается попасть в интернет, а ноутбук говорит:

— У вас недостаточно прав, девушка!

А Юля отлично знает свои права, у нее неоконченное высшее, да и вообще — у нас в стране давным-давно гендерное равноправие. За что, спрашивается, боролись суфражистки и лично Клара Цеткин, если теперь каждый кусок пластмассы с кнопками будет попрекать Юлю ее правами?

— Какие еще права мне нужны, — возмущается Юля, — водительские, что ли?

В общем, я сказал Юле — это вывих процессора, приноси, вправим. В воскресенье она написала мне СМС: «Приду в полдень», опоздала ровно на час. Оказалось, телефон тоже обманщик, ночью украдкой перевел часы на зимнее время, а вся Россия осталась на летнем. Электроника объединилась против Юли в стремлении обмануть бедную доверчивую девушку.

Это уже не первый раз, когда Юлин ноутбук причиняет ей неудобства. В прошлый раз он подцепил вирус, вирус показывал Юле с экрана голую попу и вообще вел себя бестактно. Юля понесла компьютер к юношам-программистам, ей сказали, что нужно купить программного обеспечения на несколько тысяч. Тогда Юля начала плакать, ее искреннее горе тронуло черствые сердца программистов и Юле все сделали задаром, даже подарили бесплатно установочный диск. Так Юля узнала силу женских слез, оказалось, именно этот навык — самый полезный в жизни, а вовсе не умение варить борщ, как утверждали на уроках труда.

Ноутбук оказался девочкой, я посмотрел — память у него совсем маленькая, девичья, и к тому же забита какой-то чепухой. Я подозреваю, что ноутбук скачал с интернета все номера «Космо» и не желал расставаться с ними ни под каким предлогом. Я прописал лечебную дискету, пока больная машинка избавлялась от навязчивых фантазий, мы с Юлей пили кофе.

У меня на кухне Юля нашла мешок с кедровыми орешками, спросила, можно ли их немножко пощелкать. Врач запрещает ей питаться кедровыми орешками, видимо, ему тоже нравится ущемлять Юлю в правах. Я не умею отказывать девушкам, я сказал — можно, щелкай, пока врач не видит.

Юля мечтает поехать на море Лаптевых. Я спросил, почему, оказалось, она там еще не была. Нужно только встретить мужчину, согласного поехать с Юлей на море Лаптевых, и дело в шляпе, она сразу выйдет за него замуж, возможно, даже авансом. Я встречал немало девушек в своей жизни, за любимым человеком девушки готовы поехать хоть куда — хоть на Мальдивы, хоть на Бали. Юля — первая на моей памяти, кого интересует архитектура эскимосских ледяных хижин и сезонная миграция моржа. Теперь, когда Юля знакомится с мужчинами, она в первую очередь спрашивает:

— Поедешь со мной на море Лаптевых?

Если мужчина глубоко задумывается и по лицу видно, что он такого моря не знает, то этот мужчина Юле не подходит, ей нужен настоящий мачо, а не какой-нибудь хлюпик с тройкой по географии. Если мужчина ничего не смыслит в северных морях, на него нельзя положиться, это жалкий тип. А настоящий мужчина должен быть такой, чтобы его было не жалко.

Одна Юлина подруга считает, у мужчин есть ген измены. Она попробовала выборочно штук тридцать, все оказались изменщиками. Подруга очень расстраивается, мужское непостоянство огорчает ее. Она жаловалась Юле, Юля предложила ей тоже поехать на море Лаптевых. Не с ней, конечно, а с каким-нибудь мужчиной. Там, на море Лаптевых, изменять будет просто не с кем, кроме тюленей там на много километров вокруг нет ни одной живой души, которая могла бы позариться на чужого мужика.

На море Лаптевых Юля заведет ручного белого медведя и ездовых собак, найдет работу на какой-нибудь метеостанции, это несложно. Симпатичной девушке везде легко устроиться, она придет на метеостанцию, скажет:

— Можно, я у вас тут поработаю? — и ее сразу возьмут.

В крайнем случае, если даже откажут, всегда можно уронить слезинку-другую, сказать, что мечтала об этом с самого детства, приехала издалека, даже замуж вышла — и что, теперь все напрасно? Никакой метеоролог не сумеет устоять перед силой женских слез, ее возьмут, лишь бы не плакала.

Вообще, в идеале, мужчина должен сам предложить девушке поехать на море. Но пока что ни один не догадался позвать Юлю на море Лаптевых, джентльмен нынче мелковат. Приходится все делать самостоятельно — самой подбирать кандидатов, самой приглашать на море, потом еще и замуж выходить — и всё самой, всё самой! Юля пришла к неутешительному выводу, мужики нынче ленивые и безынициативные.

— Придется поехать на море Лаптевых в одиночку, — сказала она.

Потом у нас кончился кофе, она забрала ноутбук и поехала домой, смотреть кино и читать интернет.

А я вот что хочу сказать. Мужики, не дайте хорошей девушке уехать в край вечных снегов в полном одиночестве. В ней столько любви и ласки, будет обидно, если все это достанется только белому медведю и ездовым собакам — я уверен, там и на мужчину хватит. Фамилия предпочтительна Лаптев, Юля выйдет замуж, возьмет фамилию мужа, будет показывать приезжим море и говорить:

— Это море Лаптевых, мое и мужа.

Честное слово, я бы и сам с ней поехал, но мне в понедельник на работу.

>>4029
>>4028

Таки анон это взял с 7бы. Ибо это запостил там я.
И да, это некробамп

>>5051
Но ведь >>4028 вообще принадлежит перу Стругацких. Правда, в том издании, что стоит у меня на полке, охотника звали Полли (и вроде даже Гнедых), а фамилия Доктора была Костылин, но это уже можно отнести на разные издания.

>>4986
Это взято из ЖЖ "Слон в колесе". Шедеврально человек пишет, хотя временами смахивает на шизофазию. А вот и моя копипаста оттуда:

Петров пришел во вторник на совещание. Ему там вынули мозг, разложили по блюдечкам и стали есть, причмокивая и вообще выражая всяческое одобрение. Начальник Петрова, Недозайцев, предусмотрительно раздал присутствующим десертные ложечки. И началось.
— Коллеги, — говорит Морковьева, — перед нашей организацией встала масштабная задача. Нам поступил на реализацию проект, в рамках которого нам требуется изобразить несколько красных линий. Вы готовы взвалить на себя эту задачу?
— Конечно, — говорит Недозайцев. Он директор, и всегда готов взвалить на себя проблему, которую придется нести кому-то из коллектива. Впрочем, он тут же уточняет: — Мы же это можем?
Начальник отдела рисования Сидоряхин торопливо кивает:
— Да, разумеется. Вот у нас как раз сидит Петров, он наш лучший специалист в области рисования красных линий. Мы его специально пригласили на совещание, чтобы он высказал свое компетентное мнение.
— Очень приятно, — говорит Морковьева. — Ну, меня вы все знаете. А это — Леночка, она специалист по дизайну в нашей организации.
Леночка покрывается краской и смущенно улыбается. Она недавно закончила экономический, и к дизайну имеет такое же отношение, как утконос к проектированию дирижаблей.
— Так вот, — говорит Морковьева. — Нам нужно нарисовать семь красных линий. Все они должны быть строго перпендикулярны, и кроме того, некоторые нужно нарисовать зеленым цветом, а еще некоторые — прозрачным. Как вы считаете, это реально?
— Нет, — говорит Петров.
— Давайте не будем торопиться с ответом, Петров, — говорит Сидоряхин. — Задача поставлена, и ее нужно решить. Вы же профессионал, Петров. Не давайте нам повода считать, что вы не профессионал.
— Видите ли, — объясняет Петров, — термин «красная линия» подразумевает, что цвет линии — красный. Нарисовать красную линию зеленым цветом не то, чтобы невозможно, но очень близко к невозможному…
— Петров, ну что значит «невозможно»? — спрашивает Сидоряхин.
— Я просто обрисовываю ситуацию. Возможно, есть люди, страдающие дальтонизмом, для которых действительно не будет иметь значения цвет линии, но я не уверен, что целевая аудитория вашего проекта состоит исключительно из таких людей.
— То есть, в принципе, это возможно, мы правильно вас понимаем, Петров? — спрашивает Морковьева.
Петров осознает, что переборщил с образностью.
— Скажем проще, — говорит он. — Линию, как таковую, можно нарисовать совершенно любым цветом. Но чтобы получилась красная линия, следует использовать только красный цвет.
— Петров, вы нас не путайте, пожалуйста. Только что вы говорили, что это возможно.
Петров молча проклинает свою болтливость.
— Нет, вы неправильно меня поняли. Я хотел лишь сказать, что в некоторых, крайне редких ситуациях, цвет линии не будет иметь значения, но даже и тогда — линия все равно не будет красной. Понимаете, она красной не будет! Она будет зеленой. А вам нужна красная.
Наступает непродолжительное молчание, в котором отчетливо слышится тихое напряженное гудение синапсов.
— А что если, — осененный идеей, произносит Недозайцев, — нарисовать их синим цветом?
— Все равно не получится, — качает головой Петров. — Если нарисовать синим — получатся синие линии.
Опять молчание. На этот раз его прерывает сам Петров.
— И я еще не понял… Что вы имели в виду, когда говорили о линиях прозрачного цвета?
Морковьева смотрит на него снисходительно, как добрая учительница на отстающего ученика.
— Ну, как вам объяснить?.. Петров, вы разве не знаете, что такое «прозрачный»?
— Знаю.
— И что такое «красная линия», надеюсь, вам тоже не надо объяснять?
— Нет, не надо.
— Ну вот. Вы нарисуйте нам красные линии прозрачным цветом.
Петров на секунду замирает, обдумывая ситуацию.
— И как должен выглядеть результат, будьте добры, опишите пожалуйста? Как вы себе это представляете?
— Ну-у-у, Петро-о-ов! — говорит Сидоряхин. — Ну давайте не будем… У нас что, детский сад? Кто здесь специалист по красным линиям, Морковьева или вы?
— Я просто пытаюсь прояснить для себя детали задания…
— Ну, а что тут непонятного-то?.. — встревает в разговор Недозайцев. — Вы же знаете, что такое красная линия?
— Да, но…
— И что такое «прозрачный», вам тоже ясно?
— Разумеется, но…
— Так что вам объяснять-то? Петров, ну давайте не будем опускаться до непродуктивных споров. Задача поставлена, задача ясная и четкая. Если у вас есть конкретные вопросы, так задавайте.
— Вы же профессионал, — добавляет Сидоряхин.
— Ладно, — сдается Петров. — Бог с ним, с цветом. Но у вас там еще что-то с перпендикулярностью?..
— Да, — с готовностью подтверждает Морковьева. — Семь линий, все строго перпендикулярны.
— Перпендикулярны чему? — уточняет Петров.
Морковьева начинает просматривать свои бумаги.
— Э-э-э, — говорит она наконец. — Ну, как бы… Всему. Между собой. Ну, или как там… Я не знаю. Я думала, это вы знаете, какие бывают перпендикулярные линии, — наконец находится она.
— Да конечно знает, — взмахивает руками Сидоряхин. — Профессионалы мы тут, или не профессионалы?..
— Перпендикулярны могут быть две линии, — терпеливо объясняет Петров. — Все семь одновременно не могут быть перпендикулярными по отношению друг к другу. Это геометрия, 6 класс.
Морковьева встряхивает головой, отгоняя замаячивший призрак давно забытого школьного образования. Недозайцев хлопает ладонью по столу:
— Петров, давайте без вот этого: «6 класс, 6 класс». Давайте будем взаимно вежливы. Не будем делать намеков и скатываться до оскорблений. Давайте поддерживать конструктивный диалог. Здесь же не идиоты собрались.
— Я тоже так считаю, — говорит Сидоряхин.
Петров придвигает к себе листок бумаги.
— Хорошо, — говорит он. — Давайте, я вам нарисую. Вот линия. Так?
Морковьева утвердительно кивает головой.
— Рисуем другую… — говорит Петров. — Она перпендикулярна первой?
— Ну-у…
— Да, она перпендикулярна.
— Ну вот видите! — радостно восклицает Морковьева.
— Подождите, это еще не все. Теперь рисуем третью… Она перпендикулярна первой линии?..
Вдумчивое молчание. Не дождавшись ответа, Петров отвечает сам:
— Да, первой линии она перпендикулярна. Но со второй линией она не пересекается. Со второй линией они параллельны.
Наступает тишина. Потом Морковьева встает со своего места и, обогнув стол, заходит Петрову с тыла, заглядывая ему через плечо.
— Ну… — неуверенно произносит она. — Наверное, да.
— Вот в этом и дело, — говорит Петров, стремясь закрепить достигнутый успех. — Пока линий две, они могут быть перпендикулярны. Как только их становится больше…
— А можно мне ручку? — просит Морковьева.
Петров отдает ручку. Морковьева осторожно проводит несколько неуверенных линий.
— А если так?..
Петров вздыхает.
— Это называется треугольник. Нет, это не перпендикулярные линии. К тому же их три, а не семь.
Морковьева поджимает губы.
— А почему они синие? — вдруг спрашивает Недозайцев.
— Да, кстати, — поддерживает Сидоряхин. — Сам хотел спросить.
Петров несколько раз моргает, разглядывая рисунок.
— У меня ручка синяя, — наконец говорит он. — Я же просто чтобы продемонстрировать…
— Ну, так может, в этом и дело? — нетерпеливо перебивает его Недозайцев тоном человека, который только что разобрался в сложной концепции и спешит поделиться ею с окружающими, пока мысль не потеряна. — У вас линии синие. Вы нарисуйте красные, и давайте посмотрим, что получится.
— Получится то же самое, — уверенно говорит Петров.
— Ну, как то же самое? — говорит Недозайцев. — Как вы можете быть уверены, если вы даже не попробовали? Вы нарисуйте красные, и посмотрим.
— У меня нет красной ручки с собой, — признается Петров. — Но я могу совершенно…
— А что же вы не подготовились, — укоризненно говорит Сидоряхин. — Знали же, что будет собрание…
— Я абсолютно точно могу вам сказать, — в отчаянии говорит Петров, — что красным цветом получится точно то же самое.
— Вы же сами нам в прошлый раз говорили, — парирует Сидоряхин, — что рисовать красные линии нужно красным цветом. Вот, я записал себе даже. А сами рисуете их синей ручкой. Это что, красные линии по-вашему?
— Кстати, да, — замечает Недозайцев. — Я же еще спрашивал вас про синий цвет. Что вы мне ответили?
Петрова внезапно спасает Леночка, с интересом изучающая его рисунок со своего места.
— Мне кажется, я понимаю, — говорит она. — Вы же сейчас не о цвете говорите, да? Это у вас про вот эту, как вы ее называете? Перпер-чего-то-там?
— Перпендикулярность линий, да, — благодарно отзывается Петров. — Она с цветом линий никак не связана.
— Все, вы меня запутали окончательно, — говорит Недозайцев, переводя взгляд с одного участника собрания на другого. — Так у нас с чем проблемы? С цветом или с перпендикулярностью?
Морковьева издает растерянные звуки и качает головой. Она тоже запуталась.
— И с тем, и с другим, — тихо говорит Петров.
— Я ничего не могу понять, — говорит Недозайцев, разглядывая свои сцепленные в замок пальцы. — Вот есть задача. Нужно всего-то семь красных линий. Я понимаю, их было бы двадцать!.. Но тут-то всего семь. Задача простая. Наши заказчики хотят семь перпендикулярных линий. Верно?
Морковьева кивает.
— И Сидоряхин вот тоже не видит проблемы, — говорит Недозайцев. — Я прав, Сидоряхин?.. Ну вот. Так что нам мешает выполнить задачу?
— Геометрия, — со вздохом говорит Петров.
— Ну, вы просто не обращайте на нее внимания, вот и все! — произносит Морковьева.
Петров молчит, собираясь с мыслями. В его мозгу рождаются одна за другой красочные метафоры, которые позволили бы донести до окружающих сюрреализм происходящего, но как назло, все они, облекаясь в слова, начинаются неизменно словом «Блять!», совершенно неуместным в рамках деловой беседы.
Устав ждать ответа, Недозайцев произносит:
— Петров, вы ответьте просто — вы можете сделать или вы не можете? Я понимаю, что вы узкий специалист и не видите общей картины. Но это же несложно — нарисовать какие-то семь линий? Обсуждаем уже два часа какую-то ерунду, никак не можем прийти к решению.
— Да, — говорит Сидоряхин. — Вы вот только критикуете и говорите: «Невозможно! Невозможно!» Вы предложите нам свое решение проблемы! А то критиковать и дурак может, простите за выражение. Вы же профессионал!
Петров устало изрекает:
— Хорошо. Давайте я нарисую вам две гарантированно перпендикулярные красные линии, а остальные — прозрачным цветом. Они будут прозрачны, и их не будет видно, но я их нарисую. Вас это устроит?
— Нас это устроит? — оборачивается Морковьева к Леночке. — Да, нас устроит.
— Только еще хотя бы пару — зеленым цветом, — добавляет Леночка. — И еще у меня такой вопрос, можно?
— Да, — мертвым голосом разрешает Петров.
— Можно одну линию изобразить в виде котенка?
Петров молчит несколько секунд, а потом переспрашивает:
— Что?
— Ну, в виде котенка. Котеночка. Нашим пользователям нравятся зверюшки. Было бы очень здорово…
— Нет, — говорит Петров.
— А почему?
— Нет, я конечно могу нарисовать вам кота. Я не художник, но могу попытаться. Только это будет уже не линия. Это будет кот. Линия и кот — разные вещи.
— Котенок, — уточняет Морковьева. — Не кот, а котенок, такой маленький, симпатичный. Коты, они…
— Да все равно, — качает головой Петров.
— Совсем никак, да?.. — разочарованно спрашивает Леночка.
— Петров, вы хоть дослушали бы до конца, — раздраженно говорит Недозайцев. — Не дослушали, а уже говорите «Нет».
— Я понял мысль, — не поднимая взгляда от стола, говорит Петров. — Нарисовать линию в виде котенка невозможно.
— Ну и не надо тогда, — разрешает Леночка. — А птичку тоже не получится?
Петров молча поднимает на нее взгляд и Леночка все понимает.
— Ну и не надо тогда, — снова повторяет она.
Недозайцев хлопает ладонью по столу.
— Так на чем мы остановились? Что мы делаем?
— Семь красных линий, — говорит Морковьева. — Две красным цветом, и две зеленым, и остальные прозрачным. Да? Я же правильно поняла?
— Да, — подтверждает Сидоряхин прежде, чем Петров успевает открыть рот.
Недозайцев удовлетворенно кивает.
— Вот и отлично… Ну, тогда все, коллеги?.. Расходимся?.. Еще вопросы есть?..
— Ой, — вспоминает Леночка. — У нас еще есть красный воздушный шарик! Скажите, вы можете его надуть?
— Да, кстати, — говорит Морковьева. — Давайте это тоже сразу обсудим, чтобы два раза не собираться.
— Петров, — поворачивается Недозайцев к Петрову. — Мы это можем?
— А какое отношение ко мне имеет шарик? — удивленно спрашивает Петров.
— Он красный, — поясняет Леночка.
Петров тупо молчит, подрагивая кончиками пальцев.
— Петров, — нервно переспрашивает Недозайцев. — Так вы это можете или не можете? Простой же вопрос.
— Ну, — осторожно говорит Петров, — в принципе, я конечно могу, но…
— Хорошо, — кивает Недозайцев. — Съездите к ним, надуйте. Командировочные, если потребуется, выпишем.
— Завтра можно? — спрашивает Морковьева.
— Конечно, — отвечает Недозайцев. — Я думаю, проблем не будет… Ну, теперь у нас все?.. Отлично. Продуктивно поработали… Всем спасибо и до свидания!
Петров несколько раз моргает, чтобы вернуться в объективную реальность, потом встает и медленно бредет к выходу. У самого выхода Леночка догоняет его.
— А можно еще вас попросить? — краснея, говорит Леночка. — Вы когда шарик будете надувать… Вы можете надуть его в форме котенка?..
Петров вздыхает.
— Я все могу, — говорит он. — Я могу абсолютно все. Я профессионал.

.Вот вспомните школу, класс восьмой или около того. Приходишь домой из школы, а в голове куча каких-то на тот момент важных мыслей. С кем-то поссорился, в субботу на день рождения, контрольная по алгебре... Пока думаешь, заглянешь в холодильник - а там обед от мамы, пусть даже суп какой-нибудь нелюбимый. И вдруг проскользнет между всей этой белибердой в голове неожиданное тихое, но твердое: "Дома - хорошо". Проходят годы. Ты возвращаешься домой - и все уже совсем не так. Вроде и дом тот же, и места знакомые, но что-то неуловимо изменилось. Из каждого угла на тебя глядит воспоминание, но ты волей-неволей замечаешь мелочи, переменившиеся, пока тебя не было. Новые обои в коридоре поклеили. В ванной защелка другая. Порог покрасили. И вдруг понимаешь, что приехал уже не домой, а в гости - в гости к родителям, в музей своего детства. А где твой дом теперь? В облупленной общаге? В съемной квартире в каком-нибудь Новогиреево, откуда хозяйка тебя может в любой момент турнуть? Нет у тебя дома. Нет места, которое можно назвать родным, места, где можно спокойно подумать о суетных глупостях (уже, конечно, других, чем в восьмом классе). А иметь его очень и очень хочется. Дальше все просто. Рано или поздно ты понимаешь, что, работая честно и не откладывая жизнь на потом, ты никогда не сможешь заработать на свой собственный дом. Все эти смешные социальные программы, лживые заявления по телевизору - все это делается для красоты. Никто и никогда тебе не даст просто так то, что по рыночной стоимости превосходит весь твой нынешний и едва ли не весь будущий достаток. Это не страшно, когда тебе 20. Страшнее, когда тебе 30. И совершенно невыносимо дальше. Выросших в ушибленные 90-е сложно упрекнуть в мягкотелости, излишней принципиальности или неумении работать, но и им хочется иметь свой дом. Вот и бегут из страны люди, бросая здесь всё и всех, сжигая за собой мосты. Бегут, по сути, ради надежды на собственный дом.

>>4986
Ояебу, тня моей мечты же. Блжад, почему удивительных и в хорошем смысле слова ебанутых находят другие, а я вынужден трахать банальных и обыкновенных, а? Ненавижу банальных баб, но кого-то же ебать надо
Мир несправедлив. Пойду выпью еще водки
поговорил с пастой и на душе легче стало отчего-то

>>4841

> Ошибок во всех продуктах Microsoft находят меньше, чем в одном только ядре линукса?

Вот здесь мне почти что порвало анус.

Мама научила меня - преодолевать невозможное: "Закрой рот и ешь суп".

Мама научила меня - уважать чужой труд: "Если вы собрались поубивать друг друга, идите на улицу, я только что полы вымыла".

Мама научила меня - верить в Бога: "Молись, чтобы эта гадость отстиралась".

Мама научила меня - мыслить логично: "Потому что я так сказала, вот почему".

Мама научила меня - думать о последствиях: "Вот вывалишься сейчас из окна, не возьму тебя с собой в магазин".

Мама научила меня - стойкости: "Не выйдешь из-за стола, пока не доешь".

Мама объяснила мне - причинно-следственные связи: "Если ты сейчас не перестанешь реветь, я тебя отшлепаю".

Мама научила меня - не завидовать: "Да в мире миллионы детей, которым не так повезло с родителями, как тебе".

Мама научила меня - как стать взрослым: "Если не будешь есть овощи, никогда не вырастешь".

Мама научила меня - смело смотреть в будущее: "Уж погоди, дома я с тобой поговорю"

>>5378
Вут? Это смищная щютка же.

Не знаю куда положить. Пусть будет здесь.
 
 
 
Ахах, любимая, смотри, битарды в бумажных пакетах идут!
- И че?
- А ниче, зря они на борды пошли, лучше бы в жежешечку!
- Идиот!
- Че такая дерзкая?!
- А ничего! Знаешь сколько они отдали, чтобы этот пакет заработать
- Аа... У кого-то там батя грит молоца и все!
- Мрааазь ты!
- Что?!
- Эти ребята на рейдах были, многое отдали за бумажный пакет, а кто-то просто ридонли сидел... Честь и слава им!
- А мне?!
- А ты не битард. Хомяк. Откосил. Побоялся.
- Ха! Ну тогда арривидерчи, зая!
- Развернулся на 360' и бегом марш от меня, и чтоб на
глаза не попадался.
- Че такая злая?! Че ты за них заступаешься? Битарды нравятся, да, да ебланы они, понимаешь? На бордах только придурки!
Она сквозь слезы:
- А у меня папа бумажный пакет носил! Затроллен! Чуть не деанонимизировали!
И брат...
- Че брат? На борды пошел придурок? Ахаха, честь и слава ему! Она плачет, руки сжались в кулаки, и пофигу ей стало на чувства, которые были, и все равно, что он сильнее и выше, она подошла и с какой силой могла, с такой и ударила кулаком по его лицу, со словами: - А брат мой тебя толсто троллил, на хаббо-рейдах был, в 18 лет был деанонимизирован, пакет получил, и я никому не позволю трогать душу его, и никому не позволю про этих ребят что-то говорить. Мой брат и папа капчу двачевали! И я , получается, тоже, потому что мы с ним, как ниточка с иголочкой с самого детства Она вытерла слезы, развернулась и пошла. Он злой, подбежал к ней сзади, развернул за плечо и... Битарды в бумажных пакетах слышали и видели все. Они подошли и еще раз дали этому подонку по лицу. Сильно. А тян, которая ревела и сжимала в руках фотографию брата и последний суп его читая, один кун сняв пакет, надел ей его и сказал: "Ты верная. И дойдешь до конца любой бой, ты заслужила этот пакет и доблесть. И запомни,если кто будет обижать, есть лигион!"

>>5535

> Битарды в бумажных пакетах слышали и видели все. Они подошли и еще раз дали этому подонку по лицу.
> Битарды ... по лицу

Фи, ну что за слог.
В щи с ветрушки пояснили же.

>>5537
МИ-8 и какой-то западный, не сибирский вариант щей, однако здорово пробудил аппетит.

>>5538
Мне кажется, это вообще современная СОЛЯНОЧКА с маслинками. Такую в придорожных забегаловках для дальнобойщиков подают.

Некробамп. Нужно больше грустных историй.

Раз тут рандомная паста, утащу из /б/ вкусняшку. Надо же схоронить для потомков

Здравствуй Доброанон. Здесь многие изливают свои душевные терзания, вот и я подумал, что могу поступить также. Так вот, аннон, я крайне амбициозен, невероятно целеустремлен, очень умен, обладаю силой, волей и самое главное имею силу воли. Я методично иду к своим целям день ото дня, минуту от минуты становясь все круче и круче. Конечно мои возможности ограничены на пути к целям, поэтому приходится чем-то жертвовать, лавировать в различных ситуациях, очень сильно ограничивать себя и многое прочее. Обратная сторона этой медали практически полное отсутствие у меня личной жизни, ввиду ударного труда времени не хватает практически ни на что. Но это не все проблемы, из-за особой напряженности труда требующего как умственной, так и физической работы я сильно выматываюсь, и уже приобрел себе проблемы со здоровьем, а это не считая моих хронических заболеваний. Когда я вижу оп пик мужикача меня воротит «Раны пройдут победы останутся». Какой обдолбавшийся школьник мог придумать такую глупость? Насколько понимаю у меня уже были как психологические, так и физические срывы, но понял я это только сейчас, тогда я даже не придавал этому особого значения, просто шел вперед. От физического срыва не могу оклематься уже спустя год или почти уже два после срыва, но все равно продолжаю идти вперед. Вообще забавное чувство, когда понимаешь, что твое тело просто больше не может большего и уже плохо тебя слушается. Я знаю, что можно просто расслабится, забить на все и отдыхать, получая от жизни какое-никакое удовольствие, но… этот вариант просто невозможен. А невозможен он по одной простой причине, я просто не захочу этого пока не достигну определенных опорных рубежей. Да и тогда я все рано не остановлюсь, а просто сделаю передышку. Может быть, сбавлю темп или поменяю методы. Ну, так вот что скажешь аннон?

>>5535
разбудил соседей смехом.

>>5534
Соус, имя, род занятий БЫСТРО РЕШИТЕЛЬНО!

moar грустнопасты же

>>7456
Я просто оставлю это убожество здесь, надо же его где-нибудь оставить.

Тихо. Только какой-то звон в ушах. Или это шумит вентиляция? В больших домах нет тишины, всегда какой-то шум, капает из кранов вода, проезжает мимо лифт, набитый хмурыми аборигенами. Хорошо еще, если есть балкон, можно выйти покурить. Без балкона - лучше сразу вешаться или идти жить на свалку. Потому что покурить придется ездить на лифте с хмурыми аборигенами, восемь этажей вниз - восемь этажей вверх.
Иногда мимо дома проезжают поезда, звеня тоскливыми серебряными тарелочками. Этот звук - лучшее, что есть в городском шуме, от него где-то между легких натягивается готовая оборваться струна и приятно щекотит аорту. Поезд звенит два раза, первый - приближаясь, и его слышно целиком, второй раз поезд уносит с собой, можешь лишь тянуться вслед этому облачку невесомых фарфоровых осколков вазы династии Мин. Иногда кажется, что этот поезд уже сотню лет не останавливался ни на одной станции, внутри вагонов все покрылось пылью, паутиной, и мыши свили гнезда в мягких поролоновых сиденьях. Как Летучий Голландец. Хотя нет, мыши первыми бегут с тонущего корабля. То есть, поезда. Тьфу, что за чушь?! Поезда не тонут, во всяком случае - не как правило. Неважно. А в кабине сидит Машинист в полуистлевшей темно-синей фуражке с гербом, сжимая рычаг фалангами пальцев, выбеленными временем и солнцем, нет-нет пробивающимся через пыльное стекло. Он никогда не спит, его пустые глазницы всегда обращены вперед, туда, где рельсы пересекают горизонт. Он знает все станции, перегоны, стрелки и ведет свой поезд по одному ему ведомому маршруту, без начала и конца, без остановок и опозданий - Машинист на "ты" и со временем и с пространством.
Билеты на этот поезд не найти в кассах вокзала, но есть, говорят, способ. Если выйти на пути с большим рюкзаком, встать во весь рост, а ладонь левой руки выставить перед собой (ты же не хочешь встретиться взглядом с Машинистом!), поезд может остановиться. Впрочем, останавливается он редко, что ж, такова жизнь. Но бывает, зазвенит бьющаяся ваза и ты обнаружишь, что еще стоишь на путях и можно, подхватив рюкзак, юркнуть в приоткрытую дверь шестого вагона. Что происходит с пассажирами -откуда я знаю? Может быть, они становятся частью поезда, со временем превращаясь в Проводников, украшают окна причудливыми узорами пылинок и поддерживают мышиные гнезда в чистоте и порядке. А может растворяются, как кусочки рафинада в стакане горячего чая. А может быть. дано им по вере их? И для иных, бывает поезд останавливается, где-то вдалеке от городов. Осколки фарфора оседают на влажную еще траву, дверь со скрежетом отползает в сторону. Станция Конечная, твой выход...

Куда податься когда рушится мир?
Как-то учась в школе, я вообразил себя пришельцем из будущего. Что мои родители прибыли в это время по работе, а меня взяли с собой. Но аппарат перемещения сломался и мы застряли здесь. Мало помня о том месте, откуда прибыл, я тем не менее зародил в себе мысль что этот мир не мой. Что я здесь лишь турист, я проездом и посему проблемы этого мира меня не касаются, что проблемы надо воспринимать и рассматривать лишь на уровне всего человечества.
   Шли годы, а эта установка во мне росла и крепла. Я перестал смотреть телевизор, перестал интересоваться политикой, я даже бросил науку сведя к принципу - изобретут не сегодня, так потом. Время замедлилось для меня - то что не затрагивает меня лично перестало казаться важным, исчез напряжённый ритм и мирская суета. Принятие какого-нибудь решения могло вызревать годами.
   Размазалась самоидентификация. Кто я? Действительно пришелец с философским взглядом или таки эгоистичный тип которому наплевать на то, что не касается его лично? Я стал жить как волк - сегодняшним днём и своей стаей. Почему у меня должна болеть душа за весь лес, в конце-концов история знает куда большие катастрофы. Не я построил эту разрушаемую страну. По большому счёту всё приходит и уходит.
   Глупо скажете вы. Ведь когда-то перемены могут постучаться и в твою дверь. Смогу ли я убежать от них, смогу ли я переехать или в то время мне будет наплевать на них? Я совершенно не хочу уходить в крайность, подобно какому-нить восточному монаху для которого существует лишь медитация. Но убегание это отличная защитная реакция от натекающей тьмы перемен.

Мне было 12, ей 11. Разница у нас где-то год-полтора. Впервые между нами возникло подобное влечение, когда мы отдыхали в Крыму, в Евпатории (тогда мне было 11, ей 10). Она была со своей матушкой, я был со своей. Её матушка - сестра моего отца, с отцом у нас отношения напряжённые, он ушёл от нас, когда мне было года два и я сильно болел по части ортопедии (приведение стоп). Мы с двоюродной сестрюней много гуляли вдвоём, беседовали на разные темы. Беседы наши плавно пришли к особо интересной для детишек теме. Дальше небольшой провал в памяти, следующее, что помню - мы лежим на кушетке перед телевизором, по нему идут украинские мультики. Сначала мы просто обнимались и целовались взасос. Я всё порывался поцелуями дойти донизу, но она каждый раз начинала сопротивляться, скупожопилась. В итоге я её уломал, трусики приспустил, ноги она сжала. Я её несколько раз туда поцеловал и на этом закончил.
В следующий раз мы встретились на каком-то семейном празднике, где собрались все родственники, включая дядю, тетю и двоюродную сестру. Мне тогда было 12, ей 11. Родственники устроились в гостиной застольничать, мы с сестрюней пошли играть в шахматы ко мне в комнату. От гостиной до моей комнаты - коридор, метров 7-8 (Петербург, доходный дом 188* года постройки). Слышимость хорошая, так что в расплох не застать. Сели на полу, стали играть в шахматы. Разговор снова вернулся к этой интересной теме. Я включил компьютер, показал ей свой любимый порносайт, лол, она ещё спрашивала, а зачем это "он ёё молоком обмазал" (она не очень хорошо была подкована в вопросах секса). Я ей теоретический экскурс устроил. Мы сняли верх, легли так, чтобы соприкасаться телами. Некоторое время просто так лежали, гладили друг друга. Я целовал ей соски, груди ещё совсем не было. Опять пробел в памяти, следующее, что помню - игра, она игриво сопротивлялась, смеялась, а я пытался дотронуться членом до её губ. В итоге так и не пересилил её. Спустил с неё джинсы с трусиками, минут 10 лизал ей. Пытался засунуть всего один палец - входил до середины первой фаланги, потом ей становилось больно. Пока лизал, она закрывала лицо руками. Нализался, перевернулся, ожидая равноценного ответа. Но сестрюня просто взяла его в руки, один раз лизнула головку и на этом ограничилась. Опять провал. Я терся об вход членом, попытался войти - ей стало больно. Она лежала на спине, ноги задрала наверх, джинсы с трусиками так и не сняла, чтобы можно было быстро надеть. Услышали чьи-то шаги, быстро оделись, сели за шахматную доску. Постучали, я открыл - это был её отец. Очень пьяный, причём пьяный в негативном смысле: совершенно невесёлый, загруженный, в доску непозитивный. Сел, стал тяжелые телеги гнать, угнетал атмосферу в комнате. Неуютно было, особенно со стояком в джинсах.
Вот. С тех пор такого близкого контакта с тяночками у меня не было, была одна девушка, мы с ней немного отношались, целовались, но до постели не дошло, я к ней ничего особенно не чувствовал, скорее из любопытства с ней целовался и обнимался. В общении она годной была, бротян, я ей сказал в итоге как на душе - что мол, я ничего не чувствую к тебе, давай останемся друзьями. Остались. Потом я геиться начал, до сих пор геюсь, очень меня мальчики и юноши симпатичные стали привлекать, да и всегда привлекали. Даже не в сексуальном плане, а просто, хочется обнять, прижать к себе, поцеловать, взять за коленку :)
Хотя и к тяночкам остался интерес, правда, не такой сильный, как к кунам. Не припоминаю, чтобы я когда-либо встречал тянку, которую после непродолжительного знакомства захотелось бы обнять, поцеловать или за коленку взять.
Такие пироги.

>>13006
кул стори про лоли и трусы.

>>13055
Это важно.

Бамп! Ну же, аноны, не потеряем годный тред

Ты можешь бежать от прошлого, но единственный твой шанс на выживание - это обернуться и принять его, вобрав в себя, полностью, со всей недопрожитой болью и недоумением от того, за что, какой такой грех мог совершить ты в этой, в прошлой, в миллионах реинкарнаций до, чтобы получить в подарок - это? Но среди всего прочего, уходящего размытыми пятнами в жирную тьму, остаётся лишь гнилушечный свет предательства.

Предадут все, кого ты знаешь и любишь. Рано или поздно. Исключений нет. Одни из злости, другие из скуки, третьи - просто решив, что переросли тебя. Предаст даже память, даже вещи. Даже места.

Старый лагерь. Территорию уже очень скоро сделают закрытой, очень-очень скоро сюда можно будет попасть лишь тем, кто заплатил. Поэтому сейчас у меня последний шанс навестить могилу моего детства. Уже давно снесли все деревянные корпуса, потихоньку разбирают кирпичные - только главный корпус так и стоит немым укором тем, кто его бросил. И воздух тут уже далеко не тот самый, и чувств каких-либо внутри не появляется. Всё, что есть - это озоновый дух, подслащённый ароматом недавно отмытой хвои. Дождь впитался в землю почти полностью, лишь кое-где оставаясь на земле лужицами.

Кажется, “Совёнок” произошёл слишком поздно в моей жизни. Я смотрю в небо и огибаю главный корпус с левой стороны - именно там начинается мой самый главный в жизни спуск - на скорость, изо всех сил, постоянно проверяя на прочность собственный запас удачи и нервы ангела-хранителя. Я не могу уехать отсюда просто так.

Мне чуть за двадцать пять, есть молодость, здоровье и деньги. Не хватает простого - смысла. Или хотя бы цели. Лишние килограммы на талии нельзя назвать ни целью, ни смыслом, а это похоже, единственное, что я сумел нажить за всё время, что не был здесь. Если коснуться пальцами все ещё держащихся металлических несущих, поддерживающих козырёк над бывшей теннисной площадкой, то перед глазами вспыхивают картинка за картинкой:

... Я улыбаюсь рыжей девочке, смотрящей на меня насупленно и недобро. Ну ещё бы, они так хотели выписать мне штрафную, а я облил их самих...
... Вот от этой же самой рыжей пытается сбежать некий кудрявый мальчонка её возраста. Он слишком много болтал, а она не прощает, когда её зовут "ДваЧе"...
... Тот самый склад, рядом с которым я понял, насколько хрупок и чудесен этот мир, и насколько просто он может быть уничтожен простым желанием разобраться в причинах. Чудо не терпит препарирования, оно от этого плохеет...
... Белый танец, на который, не слушая моих возражений, меня утащила вожатая...

Где все они теперь?

Я беру низкий старт и воздеваю ленивое, неохотно слушающееся тело в воздух. Быстрее, ещё быстрее, мы бежим здесь последний раз. И мы больше никогда сюда не вернёмся.

Где тандем рыжих? Где честь и совесть лагеря арийской наружности? Куда в этот раз спряталась зеленоглазка с баклажановым отливом густой шевелюры, собранной смешными хвостиками? А девочка-пулемёт - куда она делась? Я уже очень давно не слышал имени "Мику", ни в интернете, ни в ротациях японских радиостанций. Их всех, одного за одним вычеркнули из моей жизни.

Первые пятнадцать метров - слева главный спуск, песок и галька, въезд в лагерь для машинок, везущих страждущим пионерам сгущёнку, хлеб и кефир. Дорога была отделена невысокой стеночкой в четыре доски высотой, и низкими зарослями шиповника. Ни от заборчика, ни от кустов ничего не осталось.

Я не помню, как всё было на самом деле, но во всём происшедшем вина только и исключительно моя. Не стоило отталкивать Славю, не заслужила она этого - просто не могла равнодушно смотреть на чужое горе. С её исчезновением мир стал на два миллиона карат тусклее. Не стоило грубить Лене, когда она попросила помочь ей отнести мольберт к реке - и плевать, что рыжие ждали и готовили очередную каверзу. И уж точно не следовало отталкивать рыжих в злополучном автобусе, где они вместо ожидаемого чёткого "запиши телефон" начали мяться и гнать какую-то пургу.

Ноги в "Саламандерах" грохочут по камням в импровизированных кавернах между корнями.

Ещё быстрее. Справа - тот самый клуб. Место, где сбывались мечты и разбивались сердца. Место, где я впервые почувствовал тогда ещё непонятное мне чувство причастности к чуду. От клуба не осталось даже фундамента. Слева - корпуса, где мы так и не начали перестукиваться с Ктю, а позже она уехала в Штаты, и никогда больше не писала. От корпусов не осталось даже воспоминаний. От Ктю - тоже.

Топоча ногами в ботинках сорок шестого размера, двухметровый я несусь вперёд, локтем прижимая к боку однолямочный рюкзак-пиявку, в бессильной жажде воскресить хотя бы что-то детское, и неуместен, и глуп я здесь, как эспаньолка на лице Марии Магдалины, большой взрослый дядька, с ожесточённым лицом несущийся по склону вперёд. Дальше должен быть тот самый бетонный пятачок и ворота в лагерь. Но ещё раньше, чем я успеваю отметить, что здесь и как, под ногу-таки попадается корень - слишком длинные ноги в результате выбились из графика, привычного детским ногам.

Просто любопытно. Здесь, на этом склоне всегда переставали что-либо значить мои неурядицы, проблемы глупого внешнего мира и глупости, которые говорили взрослые. Оставался только я, грудью о воздух, бег и почти слышимый матерок ангела-хранителя, корнающего остатки удачи, так, чтобы под ноги не попало ничего. Это как прыгнуть с крыши и зацепиться за бельевую верёвку, закрыть глаза и отпустить руль - и врезаться в бочки с водой. Как принять четыре летальные дозы какой-нибудь мерзости, и узнать, что у тебя аллергия на какую-то из составляющих. Ты материшь небо, грозишь ему кулаком и выживаешь, выживаешь. Потому что тебе суждено закончиться где-то в совершенно другом месте.

Предадут даже собственные ноги. Предаст гравитация, недавно прошедший дождик, и мокрые оттого корни под ногами. Мир взметнулся куда-то к небесам, густо замешав коктейль из стынущего серо-белого неба и хвойных иголок. В шее что-то непонятно и оттого страшно хрустит. Я больше никогда не вернусь сюда, потому что останусь здесь навсегда.

И краем гаснущего сознания успеваю уловить чей-то удаляющийся силуэт, удовлетворённо охлопывающий руки. Если подключить фантазию, то можно додумать, как этот силуэт улыбается и восклицает:
- Ну наконец-то!

Десятки прочитанных книг не сделают тебя умнее. Сотни фотографий не приблизят тебя к эталону красоты ни на шаг. Сериалы не спасут от одиночества. Музыка не заглушит окружающий мир - жизнь намного громче. Интернет не объяснит, как разобраться в себе, не научит быть человеком.

Осенью пахнет уже в августе. Трава желтеет и кучи школьников пропадают с улиц, с ужасом ожидая очередной год ада, даже не подозревая, что настоящий ад начнётся позже. Жизнь хуже любой школы. И даже институт, куда тебя запихают заботливые родители, лишь прелюдия к главному кошмару.

Юность - время томительного ожидания, что ещё чуть-чуть и начнётся что-то чудесное, время самостоятельной жизни, подальше от родителей и школьных друзей. Одноклассники мимикрируют под взрослых, заливая в себя дешёвое пойло и покуривая сворованные у родителей сигареты, потеряв возможность ещё немного побыть ребёнком, не отвечающим даже за себя. Но время упущено и вот уже диплом пылится на полке. Вышка оказалась ещё хуже школы, вместо образования - новые вопросы, как жить дальше, как найти своё место и понять, нафиг ты вообще тут нужен. В школе учили какой-то непонятной херне, в институте не учили вообще. Дали бумажку и указали на дверь с улыбкой, в глубине души посмеиваясь над очередным идиотом, которого выбросили прямиком в болото жизни.

В детстве говорили, что сможешь вырасти кем угодно. Где-то там, в юном возрасте, ты решил, что вырасти конченным долбоёбом не хуже любой другой профессии. Мама твердила, что те кто плохо учится - будут работать дворниками, но даже подобный расклад скрывает под собой очередную наёбку. Вставать рано, чтобы в тишине встречать рассвет, убирая уютный дворик в окружении многоэтажек. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Во дворе странные люди - днём с детьми, а ночью с пивом или боярышником под разговоры о бытовухе. Шум детей, заглушаемый только рёвом машин и руганью из окон, перевёрнутая мусорка и объявления на стальной двери с домофоном. Уютный дворик на проверку оказался маленьким адом, про который забыли все, даже его обитатели.

Дворик - словно твоя жизнь, полная каких-то людей, мелькающих и дающих странные советы, которые не работают и делают только хуже. В юности ты делал всё, чтобы выглядеть более взрослым. Но теперь всё наконец встало на свои места. Дешёвое пойло вместо дурманящего опьянения лишь обжигает внутренности, страх перед будущим не задушит ни одна сигарета. Мечты о чудесной жизни зарыты за домом, вместе с дневником, который ты прятал от родителей. Похоронены вместе с юностью, ушедшей навсегда. Жизнь громче любого ребёнка, вопящего в уютном дворике со спившимся дворником, который уснул на детской площадке.

Однажды ты постареешь и не заметишь этого. Старость придёт к тебе молодому и здоровому, тихо зайдёт в комнату, молча сядет в твоё любимое кресло, устроится поудобнее, поправив подушки и начнёт ждать. Ждать пока ты её заметишь. Тебе и в голову не придёт, что она уже пришла, ты ведь молодой, здоровый, только начал жить во всю силу. Только получил работу и съехал от родителей. Машину купил, старенькую, но на ходу, женился или собираешься, закончил училище или университет, открыл холодного пива, включил компьютер, хочешь плюхнуться в любимое кресло, чтобы наконец пожить, да фигушки, место занято.

Старость придёт к тебе в дом и убьёт твою молодость. Задушит ту птицу свободы, ради которой ты рвал все оковы и безумствовал. Убьёт то, ради чего ты ругался с родителями, убегал из дома, попадал в неприятности и набивал шишки. Просто вычеркнет твою молодость из реальности тогда, когда ты уже всё сделал для того, чтобы начать ей наслаждаться. Ты же только взял разбег, накопил немного денег, оставил школу позади, решил, что сам всему хозяин...

Обидно, но обо всех клёвых вещах, о которых ты мечтал, придётся забыть. Мир вокруг постарел и тянет тебя за собой. Стареньким родителям нужна помощь, деньги надо зарабатывать, за квартиру нужно платить, машину нужно заправлять и чинить, а твоей женщине нужно внимание. Старость взяла тебя за руку и приглашает присесть. По ночам ты начинаешь просыпаться в холодном поту из-за своих взрослых проблем и детские страхи уже не волнуют тебя. Боишься зубного не из-за боли, а из-за счёта, который он тебе выставит. Ты несёшь ответственность. Каждый день ты несёшь ответственность за всё. За себя, за близких, за мир вокруг и вот ты уже читаешь политические новости перед завтраком. Ты думал, что ответственность это весело и это сводится к принятию решений, да не тут-то было. Ответственность заключается в том, что когда случается лажа, а она случается часто - виноват ты. Делал ты что-то, не делал, не важно - ты крайний. И вот ты уже обзваниваешь всех родных перед тем как вечером выпить пару пива, ведь ты уже не сможешь сесть за руль, если нужно будет срочно вести бабушку в больницу. И телефон ты больше никогда не выключаешь. Начинаешь предугадывать все неприятности и капризы судьбы, перед выездом в магазин проверяешь количество оставшегося стирального порошка, держишь дома запас лампочек и твой холодильник похож на кладбище списков дел на день. Ты - старый.

Да, тебе ещё нет тридцати, но ты уже молодой старик, а ведь есть ещё дети... У кого нет седых волос - у того нет детей. Если дети - цветы жизни, то родители - перегной. Вся жизнь накрывается медным тазом. Больше ничего для себя, всё только для ребёнка, для семьи. Даже твой сон - уже не твой, что уж говорить про твой день. И дети даже не должны быть твоими. Хватает всего одной паре в компании завести детей - всё, молодость умерла. Уже нельзя собраться друзьями как раньше, уже пошли компромиссы и выверты. "А давайте соберёмся мужиками, без баб"- скромно намекает один. "Да, да, давайте мужиками" - поддакивают остальные. Конечно мужиками, потому что если с жёнами, то вот этот-вот притащит и ребёнка, а в прошлый раз было так стрёмно, что уже на всё готов, лишь бы без этой беготни с пелёнками, "как раньше" и все согласны, давайте без баб, будто любимые женщины это что-то плохое. А знаете, кто это предложил? Не обратили внимания? Да это молодой отец и предложил, он сам спит и видит, как бы хоть немного, хоть капельку времени провести "как раньше". Ему вообще паршиво, он любимую женщину предаёт и ребёнка своего, которого он любит. Молодой отец на всё готов за глоток молодости. А его жена? Думаете, она не хочет? Да будь у неё член, вертела бы она на нём всё это материнство, пелёнки, памперсы, плач, больные уши и сопливый маленький нос. Думаете, она не хочет глоток жизни?

Задыхаются, тонут, бьются в агонии молодые старики - вчерашние дети. Все несут груз своей старости, названный жизнью и каждый несёт в свою сторону. И никто никому не может помочь.

Да, мы таскаем друг другу мебель при переездах и пьём пиво по пятницам, оглядываясь через плечо (не схватит ли старость, не подставит ли подножку в виде очередного полуночного звонка) и теряем друг друга. Первыми мы теряем одиноких подруг, их мы теряем тихо, они никуда не могут вписаться, не в клуб матерей, не в клуб рыболовов "сегодня без жён", не на посиделки "семьями". Потом начинаем терять холостых парней, этих мы теряем уже громко, со скандалами и после эксцессивных историй. Эти потери мы помним долго, они полны ночных звонков, поездок в больницы, полицейские участки и на разборки с битами в багажнике. Точнее необходимостью таких поездок, а на практике ты остаёшься дома с женой и маленьким больным ребёнком и ещё одним недоступным номером в твоей телефонной книжке становится больше. Жизнь сводит и жизнь разводит, справедливо это и для семейных. Всемирного альянса семейных людей не существует, обязательно или жёны передерутся или мужики друг друга забудут с повышением поздравить или один ребёнок кинет песком в глаза другому. Когда-то старость возьмёт своё.

И вот ты уже отец семьи. Не Санька, Витёк или Жека, а Александр Олегович, Дядя Витя или Юджин Попов. Юджин Попов, который уехал на другой континент за лучшей жизнью, иногда старость отнимает друзей и так. Как же так, как это получилось, я же не какой-то Дядя Саша, не Александр Олегович, я себя так в шутку назвал год назад, я же Санька, Санёк, я же на концерт хочу и на озеро напиться, жечь костёр до небес и плясать под регги на крыше машины, как же так? А вот так. На концерт тебя шеф не отпускает, квартальный отчёт горит, машина - твоя и она уже стоит дороже твоих ботинок, причём значительно, ты её регулярно моешь и полируешь и как-то стрёмно у неё на крыше плясать, а на озеро ты можешь поехать, но уже один, потому как у тебя друзья по всему миру, ты уважаемый человек, а вот собрать в палатках людей на озере ты уже не можешь, так как все или за тысячи миль или с детьми или у них квартальный отчёт горит.

И начинаются попытки реанимировать молодость. Отчаянно взрослые дяди созваниваются, оставляют дома беременных жён, берут отпуска и срываются. Срываются в ночь за рулём, за сотни километров, сжигают на круг тонны бензина, только ради того, чтобы ударить молодости в грудь кулаком раз, ещё раз, для того чтобы вдохнуть в её опавшую грудь немного воздуха рот-в-рот, что угодно, только для того, чтобы сердце молодости снова забилось. Ничего не жалеют они. Бегут по льду озёр с удочками, продираются на снегоходах через тайгу с ружьями, весь год тренируются и копят деньги для того чтобы на неделю на велосипедах по Альпам, на плотах по рекам, да хоть к чёрту в пасть, лишь бы на пару вечеров в год в свете костра, прихлёбывая алкоголь из кружек и радостно смеясь, всё ещё Сашка, Васька, Женька... Или как угодно, на любой вкус, вкалывать весь год, чтобы с жёнами и детьми снять домик у моря под Алуштой, вместе рвануть в Турцию или на один длинный уик-энд оказаться в лимузине по дороге в Лас-Вегас. На всё готовы люди ради глотка молодости. И она приходит, является во всей красе, красавица в прозрачных шёлковых платьях, хмельная радость, бесшабашная страсть жизни, яркая тень счастья, пляшущая в искрах костра, скользящая по волнам в солёных брызгах, зажигающая на танцполе в свете огней, сладко дышащая юностью, разбрасывая золотистые волосы по подушке в безумном экстазе.

На короткий миг молодость возвращается к нам, маяком, разрывающим ночь вечной старости и зажигает наши ледяные сердца. И не только наши. Все дети мира рвут оковы, ломают барьеры и набивают шишки, убегая из дома, грубя родителям и круша правила в попытке добраться до нашей молодости, которая ярко светит им в ночи. Как мотыльки, они летят на свет, обжигаясь и страдая, ударяясь о подростковые проблемы и раннюю старость, готовые на всё, только за один глоток этой молодости. И они его получат. Получат, как и мы, как и миллионы поколений до нас. Не так как казалось и виделось детям, не так как показывают в кино и клипах, но обязательно получат. В этом мире каждый получит свой глоток молодости, потому что истинная молодость вечно живёт у каждого в сердце и никуда не уходит. Никогда.

В вечер, когда я встретил своего друга, мы с компанией гуляли по заброшенной стройке. Здесь, говорят, года два назад были найдены тела пятерых студентов. Поэтому власти огородили блочный остов здания высоким забором и поставили будочку для вечно пьяного сторожа. Однако за булькающую возможность оставаться пьяным еще одну ночь сторож пропускал таких, как мы — желающих насладиться романтикой заброшенного здания и попугать девчонок.

В здании, исписанном граффити от подвала до крыши, в каждом углу звенели бутылки, оставшиеся с предыдущих гулянок. Их подбирали местные бездомные, которых сторож также исправно пропускал внутрь на ночлег. Кроме гулящих студентов и бомжей, никто не заходил в это здание. Так мы считали.

— … Костик, там человек сидит, — глаза Марины испуганно распахнуты, на блузке следы пыли. — На чердаке, в углу!

— Бомж, наверное, — я отвернулся к темному окну, отхлебнул пива. — Это его дом, не мешай человеку отдыхать.

— А вдруг это не бомж? — Марина взяла меня за локоть, забрала бутылку и посмотрела мне в лицо. За страхом в ее глазах появилась привычная жесткость, и я начал злиться. — Сходи посмотри. Или мне попросить кого-нибудь еще?

— Ну что ты, зачем Мишу отвлекать! — воскликнул я. — Уйдет, вернется — а вдруг пива не хватит?!

— Не начинай. Все знают, что ты его не любишь.

— Да-а, — протянул я с издевкой. — С чего бы это?

— Так ты сходишь? — еще жестче спросила девушка.

Я кивнул.

— Только не удивляйся, если бомж мне будет милее вашей компании.

— Не удивлюсь, — обронила она, отворачиваясь и отпивая из моей бутылки.

Когда я поднимался по изрисованной лестнице на второй этаж, то едва удержался от того, чтобы разбить о стену мобильник, которым освещал себе путь. Марина — моя девушка. И все знали, что она изменяла мне с Мишей, который еще недавно был моим другом.

На чердаке было меньше граффити и бутылок, но больше пыли и какого-то тряпья. Сквозь дыры в крыше сочилась вода — недавно прошел дождь. Где-то сонно перекурлыкивались голуби, шелестела листьями тощая береза, проросшая в пыли одного из углов.

Бездомного я увидел сразу, он сидел на полу в дальнем, самом темном углу. Я видел его силуэт, линию плеч и взъерошенные короткие волосы. Надо же, значит, Марина вовсе не хотела избавиться от меня. Ну, за это даже поговорю с этим парнем, чтобы убедиться, что я прав.

— Эй, привет! — я окликнул его, сделал шаг вперед и замер. Удивленно помотал головой. В углу никого не было — я отчетливо видел клочья пыли и прорастающую сквозь них траву. Но там же точно был человек! Я снова осмотрелся. Береза больше не шелестела, голуби замолчали. Пол чердака был скрипучим, я бы точно услышал, если бы здесь ходил человек! Но стояла тишина, только вздыхал и бормотал о чем-то своем недостроенный дом.

Я снова посмотрел в дальний угол. Что-то было неправильно. Я отчетливо видел, что там ничего нет. Но каждая клеточка моего тела говорила, что это не так. Я протер глаза. Ничего не изменилось — я не видел, но чувствовал, что в этом самом углу сидит невысокий человек и смотрит прямо на меня. В жизни своей не верил в сверхъестественное. И не боялся призраков.

Полчаса спустя я сидел на полу в том самом дальнем углу. К этому моменту ощущение чужого присутствия стало почти привычным, а закрыв глаза, я мог даже почувствовать, что таинственный человек сидит буквально в полуметре от меня. Нащупать его не удавалось, поговорить — тоже. Но я откуда-то знал, что он не опасен. Или просто убедил себя в этом.

— Костя, ты там что, заснул? — позвал меня с лестницы один из друзей. — Мы такси вызвали, ты с нами?

— Ага! — крикнул я в ответ. Потом сказал призраку:

— Ну, ты тут не скучай.

Мне почудился еле заметный кивок, и я поднялся. Общаться с призраком, конечно, интересно, но мир живых никуда деваться не спешил.

В такси пиво начало отпускать, и мне стало смешно. Ну надо же, я встретил призрака! И даже общался с ним! Такого я еще не вытворял, хорошо еще, что свидетелей не было.

Нервно хихикая, я высадился из такси и распрощался с друзьями. Марина поехала в другой машине, конечно же — вместе с Мишей. Но я даже не злился на нее. Мне постепенно становилось все равно.

Погрузившись в раздумья, я прошел сквозь грязный двор, в котором давешний призрак смотрелся бы еще гармоничнее — так тут было мрачно и темно. Под ногами шуршали опавшие листья, хотя шла только середина июля. Но природа не всегда соответствует нашим ожиданиям. Зелень и цветение в любой момент могут увянуть, подчиняясь каким-то своим биоритмам. С любовью так же.

Я поднялся на лифте на свой этаж и какое-то время боролся с входной дверью. У меня всегда было подозрение, что однажды она просто откажется меня впускать, и тогда начнется Великий Квест по Открытию Заевшей Двери. Но пока обошлось.

В квартире, как всегда, было тихо и пусто. Воздух здесь до сих пор пах лекарствами, и запах этот не удавалось вытравить ни проветриванием, ни благовониями. Особенно силен он был в дальней от входа комнате, где провел последний год жизни мой дедушка. Он умер год назад, пережив на десять лет сына с невесткой. Дед один растил меня, как мог, пока болезнь не начала пожирать его изнутри. Тогда уже я стал заботиться о нем. Сейчас его комната пустовала — я не мог заставить себя ее обжить. Вторая комната тоже была почти нежилой — я ее выделил под гулянки с друзьями, которых здесь почти и не было в последние месяцы.

На самом деле, жилой здесь была только одна комната, в которой я и работал, и спал, и отдыхал. Кухня — оплот холостяцкой жизни — была завалена едой быстрого приготовления и бутылками от пива — следами мой депрессии, наступившей после смерти деда. Сейчас, после измены Марины, я снова ощущал ее цепкие лапы. Я заварил себе чаю, взял книгу и зачем-то пошел в гостиную. Постоял, созерцая унылые коричневые шторы и старый телевизор, который никак не мог собраться и выкинуть. Вдоль стены стоял пыльный продавленный диван. Я передумал на него садиться и решил вернуться к себе в комнату.

Но зачем-то открыл дверь в комнату деда.

— Твою мать! — я резко захлопнул дверь и отскочил от нее, глядя на ее белую поверхность с ужасом. Потом замотал головой и прошептал:

— Нет, ну быть же не может…

С минуту я мерил шагами комнату и пытался собраться с мыслями. Происходящее казалось то ли сном, то ли белой горячкой. Но я же не настолько пьян!

Посередине пустой комнаты на полу сидел мой знакомый призрак.

Я дождался рассвета. Почему-то мне казалось, что так будет безопаснее. Сейчас, на окончательно трезвую голову, призрак уже не казался мне закадычным другом. Вспоминались все просмотренные фильмы ужасов, в которых попытки выгнуть призрака из дома заканчивались не лучшим образом. Но что мне делать? Я робко постучался в дверь, потом опомнился. Это же мой дом! Открыл.

Он сидел на том же месте. Его по-прежнему не было видно глазами, но разум отчетливо знал, что этот призрачный парень сидит в позе лотоса, и что одет он в рубашку и джинсы.

— Э-э, привет, — нерешительно сказал я. Странное чувство испытываешь, затевая разговор с пустым местом… Призрак поднял невидимую голову, посмотрел на меня и кивнул. Я продолжил смелее:

— Я, конечно, польщен, что ты пришел в гости. Правда, я тебя не приглашал. Я вообще не был уверен, что ты существуешь!

В воздухе повисла призрачная улыбка. Как у Чеширского кота.

Я невольно улыбнулся в ответ и присел рядом.

— Тебе, наверное, не нравилось там, на стройке? Лично я не хотел бы там жить.

Призрак беспомощно повел плечами. Потом обхватил себя руками. Мне стало его жалко. В конце концов, я же ничего не теряю!

— Знаешь, — тихо говорю. — У меня тут две комнаты нежилые. И я сюда почти не хожу. Так что можешь остаться, если ты не какой-нибудь демон или полтергейст.

Я почувствовал на себе удивленный взгляд.

— В смысле, — я замялся. — Если ты устроишься в гостиной, я не буду возражать. Мне здесь немного одиноко, а с живыми людьми как-то не ладится. Останешься?

Призрак закивал, а я почувствовал гордость. Ведь наверняка он собирался тут остаться даже против моей воли. А теперь он как бы приглашен, и можно даже ставить свои условия!

— В общем, — я поднялся и стал отряхиваться от пыли с пола. — С тебя тишина и покой. Работе не мешать, ночами не вздыхать, гостей не пугать. Вещи не прятать! Я бы с тебя еще и половину квартплаты потребовал, но чего нет, того нет…

С того утра в моей гостиной поселился невидимый квартирант. Он был дружелюбен и незаметен, а в каком-то смысле и полезен. В доме стали реже теряться вещи, перестала заедать дверь и подгорать пища. Сосед-подросток стал тише слушать музыку, а когда соседи сверху устроили потоп, то вода обошла мою квартиру стороной.

Запах лекарств бесследно исчез, сменившись слабым запахом старого дома — сырости, плесени и штукатурки. Но мне всегда нравились эти запахи. Почти сразу мне стало стыдно перед новым знакомым за бардак в доме. Я выкинул весь мусор и старый телевизор, вымыл полы и поменял шторы в гостиной на бамбуковые занавески. Призраку нравилось их перебирать с негромким шуршанием, и я всегда знал, что в доме я не один.

Все же вещи иногда пропадали — квартиранту очень понравился брелок-бубенчик на моих ключах, и вскоре я его лишился. Зато иногда слышу, как он катается из угла в угол в гостиной. Однажды это услышали гости, и потом они долго убеждали меня вынести им мою кошку, что играет в другой комнате.

Еще стали пропадать книги. Они исчезали на пару дней, а потом возвращались с загнутыми уголками страниц. Я стал покупать новые книги и, прочитав, оставлял их в гостиной. Уходя из дома, я включал музыку, чтобы квартиранту не было скучно.

Я пытался украшать гостиную цветами, но они вяли от присутствия призрака. Обошелся картинами. У меня наладилась работа — во многом от того, что дома стало очень хорошо работаться. Не раз бывало, что я отрывался от компьютера за полночь, сделав за раз недельную норму.

У меня стали случаться девушки — ничего серьезного, но все же приятно. Марина с той ночи на стройке исчезла из моей жизни, и я об этом совсем не жалел.

С момента, когда у меня поселился призрак, прошло чуть больше года. Я возвращался домой, когда меня вдруг окликнули. Я обернулся и увидел Марину. Честно скажу, я ее не сразу узнал. Она перекрасила волосы в яркий блонд, стала несколько вульгарно одеваться. Она начала курить — пусть сейчас у нее не было сигареты, но я все равно поморщился от запаха табака. Лицо ее осунулось, на нем замерло испуганное выражение. Это была совсем не та Марина, при встрече с которой я боялся упасть на колени. Эту Марину хотелось пожалеть.

— Привет! — сказал я и улыбнулся как можно дружелюбнее. — Рад тебя видеть.

— Я тоже, — сказала она, осторожно улыбаясь. Ее пальцы теребили воротник кофты, и я увидел обручальное кольцо.

— Ты вышла замуж? Здорово! — и я действительно был за нее рад. — И кто этот счастливчик? Миша?

— Миша, — ответила она, как-то сжавшись. — Давай не будем об этом. Ты-то как?

— Чудесно! Лучше, чем когда-либо.

— Я рада, что у тебя все хорошо, — сказала Марина и посмотрела на меня непривычно робко. — Костик, я тут подумала. Раз уж мы встретились, ты не хочешь со мной прогуляться? Как в старые времена?

Я посмотрел на нее удивленно. Во мне всколыхнулась уже забытая злость. Ты встречалась с Мишей, пока я оправлялся от смерти деда! Ты выставила меня на посмешище перед общими друзьями, ты бросила меня ради своего нынешнего мужа! И теперь ты хочешь со мной «прогуляться»?

… А почему бы и нет? Я ведь могу снова встречаться с тобой за спиной Миши, поступив с ним так же, как он поступил со мной. А уведя тебя из семьи, бросить. Чем не месть?

Я улыбнулся своим мыслям и покачал головой:

— Извини, Марина. У меня на сегодня другие планы.

Она опустила голову.

— Да, я понимаю. Что же, тогда пока?

— Пока.

И мы разошлись.

Она пошла домой, а я еще долго гулял по парку, шурша желтыми листьями и подставляя лицо лучам заходящего солнца. Я чувствовал, что от любого дуновения теплого ветра могу просто взлететь, как кленовый лист, и часами кувыркаться над крышами города.

Я наконец-то чувствовал себя свободным. Когда солнце зашло, и теплый ветер стал холодным и пронизывающим, я поднял воротник пальто и пошел домой, обдаваемый брызгами из-под колес проезжающих машин. Мне хотелось рассказать призраку про Марину, девушку, которая увидела его до меня. Девушку, которую я наконец-то отпустил.

Двор моего дома был как всегда мрачен, листья как всегда шуршали под ногами. Какой-то прохожий шел поперек двора, скрипя резиновыми сапогами. Мы пересеклись под единственным горящим фонарем, я — с мечтательной улыбкой на губах, он — в надвинутом капюшоне, руки в карманах.

Мне показалось, что он поскользнулся на листьях и схватился за меня, я даже попытался его поддержать. Но потом что-то ужалило меня в бок сквозь тонкое пальто, и я почувствовал, что падаю. И пока я опрокидывался на спину, прохожий все бил и бил меня ножом в грудь, и я видел, что его куртка и руки все в засохшей крови.

Я корчился в грязи и листьях, а прохожий стянул с головы капюшон. Это был Миша. По его щекам текли слезы, но глаза горели мрачно и зло.

— Она изменяла мне все время, — хрипло сказал он. — Все время изменяла.

«Но причем тут я?» — хотел бы спросить я, но не мог. Мое пальто промокало, и я не знал, кровь его мочит или начинающийся дождь.

Миша наклонился, глядя на меня безумными глазами:

— Я всегда это знал. Я знал, что ты не сдашься, даже если я женюсь на ней! Это не в твоем характере. Но сегодня я вас видел у метро. Где же ты назначил встречу? В вашем любимом кафе? Или в этом парке? — он запрокинул голову и разрыдался коротко и страшно. Потом прорычал:

— Жаль, я это уже не узнаю. Ни от тебя, ни от нее. Вы оба уже трупы.

И я почувствовал, как нож перерезает мне горло.

… Миша уже ушел, шатаясь, но я все еще лежал, глядя в небо. Капли дождя падали мне на лицо, на раскрытые глаза, замирали на волосках бровей и выбившейся из-под шапки челке. Некоторые стекали по щекам, будто слезы.

Потом мне надоело лежать. Я встал. Дошел до дома. Капли дождя больше не падали на меня, отклоняясь в стороны. Поднялся на лифте. Лифт заполнился запахом палой листвы и стали. Подошел к своей квартире, безнадежно похлопал по карманам — ключи остались валяться в листве во дворе — и постучал. Через несколько секунд дверь открылась.

Там стоял мой квартирант — и наконец-то я мог видеть его глазами. Да, действительно — белая рубашка. Рваные джинсы. Короткие взъерошенные волосы.

— Именно так я тебя и представлял, — я широко улыбнулся. — Ну, почти!

— Именно, что почти, — ответила она. — Заходи, я так долго ждала тебя.

В отличие от влюбленности любовь всегда жаждет абсолютной взаимности. Поэтому, когда взаимности нет, человек испытывает, возможно, самое трагическое одиночество в жизни. Трагическая любовь — это прежде всего неразделенная любовь. Или точнее: неразделенная любовь есть вершина трагической любви.
Трагическая влюбленность — это словосочетание допустимо, оно слишком легко может быть заменено на неудачную влюбленность. Трагическую любовь значительно сложнее превратить в неудачную любовь. Мы всегда ощущаем, что любовь есть не случайность и кажимость, а неизбежность и бытие.
Неразделенная любовь есть трагическое бытие. На какой-то миг, для кого-то надолго, а для кого-то навсегда, оно превращается в главный поток бытия, который низвергается в бездну. Переживая неразделенную любовь, мы всегда находимся на краю бездны. И эта бездна притягивает нас.
Мы слышим шум водопада, видим блики солнца на пенных струях и провожаем их взглядом, и вместе с ними окунаем взгляд в темноту. Напрасно мы ищем там что-то — бездна не имеет дна. И водопад увлекает туда часть нашего Я. Сам водопад и есть эта часть Я. Но бездне нужно все Я, она ожидает и этот крохотный огонек самосознания, застывший на краю бытия и ничто. Окруженный химерами бессознательного, он дрожит, постигая непостижимую жестокость мира, и дьявольским искушением является желание броситься вниз и погаснуть, найдя облегчение от любви вообще.
Из этой бездны человек всегда выбирается демоном, не способным любить. Он может стать маньяком, утонченно мстящим противоположному полу за то, что стал демоном, может погрузиться в обыденность и сон, теряя возможность реагировать на эротическую жизнь. И то, и другое делает его человеком без лица.

>>60

> Мы знаем, что новый день не сулит никаких перемен.

> Мы знаем, что нас ждет завтра. И послезавтра. И послепослезавтра. И это знание убивает

Strongly related:
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D1%83%D1%80%D0%B0%D0%B2%D1%8C%D0%B8%D0%BD%D1%8B%D0%B5_%D0%BA%D1%80%D1%83%D0%B3%D0%B8