>>745926 Ресурсов нет, могу привести пример.
"Начиная жизнеописание героя моего, Кефки Палаццо, нахожусь в
некотором недоумении, ибо, хотя значение его для мировой истории и для мира Баланса
переоценить трудно, но движения мелкой его душонки малоинтересны человеку искушенному
в чтении сердец - нет в ней подлинного величия или злодейства - лишь мелкое себялюбие
в гипертрофированном зеркале власти - лишь победа плоти над духом, инферно над
упорядоченностью, безумия над разумом. Сведения о нем мы почерпнули из воспоминаний госпожи Селес Кол, из дневников ее
деда, великого ученого Сида, а также из свидетельств (впрочем, весьма отрывочных)
Ее Величества Королевы Фигаро.
Многие упрекнут меня в излишней черноте повествования, в похоти, грязи, в ненужных
подробностях и деталях, заставляющих читателя поморщиться, но эти самые подробности
и составляют основу личности тирана и, соответственно, нашего повествования."
Из сочинений Дидона Моблицкого.
Город Зозо - один из самых примечательных городов мира Равновесия. Основанный
несколько веков назад контрабандистами, как перевалочный пункт в горах, он за
это время разросся необычайно - несколько бедных бараков превратились в огромные
небоскребы, да и площадь увеличилась раз в десять, но публика осталась такой же.
Над городом всегда висел туман и смрадный дым, так, что днем он превращался в
мутную парилку, где трудно дышать, и все, что находилось на некотором отдалении,
было окутано грязно-серой дымкой.
Публика осталась такой же, как и была двести лет назад: убийцы, насильники, воры,
чокобокрады, продажные девки, негодяи и мерзавцы. Дневной смрад был им только
на руку, потому что днем они отсыпались в холодных каменных домах, где ставни
были закрыты и зашторенными мокрыми тряпками, а стоило только солнцу зайти, как
жизнь брала свое - начинали кипеть и волноваться кабаки, публичные дома. Редкая
ночь обходилась без уличных драк, и ходить по улице без оружия было равнозначно
подписанию себе смертного приговора.
Здесь жила и работала интересующая нас женщина, впрочем, я даже имени ее не буду
упоминать - сама по себе она ничем не примечательна. Да вот же она! Стоит около
дверей в каменный дом, молодая, накрашенная, светловолосая, голубоглазая, высокая,
в ярких, но дешевых и вульгарных одеждах, с широким красным поясом, завязанным
спереди, чтобы много раз за одну ночь можно было его развязывать и завязывать.
Ей было двадцать пять или около того, она была еще очень симпатичная, правда,
на вкус здешних мужчин, чересчур худощавая, нервная и неловкая, что редко можно
было встретить у ее товарок - все они, как одна, были вальяжны, довольны, с обволакивающими глазами. Как и всякая шлюха, она знала некоторые секреты, и крови приходили вовремя, и ни разу она не была беременна, тем более испугалась она, когда некоторые приметы
сообщили ей об этом событии. Она пила травки, но они не помогали; она таскала
тяжелые ведра, чтобы надорвать себя и избавиться от бремени, но только становилась
крепче; она пила даже яд, но плод только крепче и злее изнутри вцеплялся в ее
чрево, показывая, что погибнет лишь вместе с ней.
Она решилась на крайнюю меру - однажды утром, пришла на окраину города, к старому
бревенчатому дому. Он покосился от времени и был черен - от того ли, что его не
мыли? или от того, что печь холодными ночами топилась по-черному? Обстановка была
нищая, грязная, такой же грязной и неопрятной выглядела хозяйка - золотозубая
бородавчатая женщина лет пятидесяти, еще крепкая, но уже спитая и какая-то надорванная.
Женщина бралась всего за двадцать гилей при помощи двух спиц избавить попавшуюся
в сети материнства шлюху от проблем, а если доплатить еще десять гилей, то и навсегда
лишить такой возможности, проколов тонкой иголкой живот.
Бледная, перекошенная, вышла от знахарки бедная женщина. Перед ее мысленным взором
все возникала страшная и простая картина старшей товарки, вернувшейся от знахарки
белой, хватающейся за стены, чтобы не упасть, но торжествующей в победе над своим
естеством и со сверкающими глазами. Потом у нее пошла кровь из живота, и не прекращала
течь до самой ее смерти через пару дней. Она извивалась в диких корчах, рот ей
завязывали, чтобы своим криком не пугала клиентов, которые пришли сюда наслаждаться
и отдыхать, а не слушать доносящиеся из соседней комнатки.
Женщина пообещала знахарке вернуться, но через семь месяцев, где-то в подворотне,
среди грязи, вони, крыс и клопов, родила маленького мальчика, сама перерезав кухонным
ножом, которым чистили рыбу, пуповину. Он не орал, только вращал отчаянно круглыми
синими глазами. Она потянулась к нему, чтобы удушить, но ее ослабевшие руки соскальзывали
с его шеи, вымазанной в слизи и крови, и он все не кричал, а только смотрел на
нее.
Она оставила свои попытки, и выдернув из платья нитку, перевязала пуповину.
Рыдая и воя, почти теряя сознание от боли, она свернулась калачом на теплой земле
подле своего нежеланного, нежданного, ненавистного ребенка, твердо намеренная
выбросить это тельце в воду или просто оставить здесь - умирать.
Почему она не выполнила своего намерения - не мне судить и не вам, я знаю только,
что у ее родителей, живших в деревне, которым она иногда посылала деньги, стало
на одного внука больше.