А через 20 минут на моих глазах произошло настоящее чудо. На пергаментно-серых щеках заиграл румянец, глаза прояснились и заблестели, свистящее частое дыхание переменилось на спокойное, почти неслышное, ритмичное. И я ушам своим не поверила, услышав:
— А теперь, Катюша, пойдём, погуляем по городу. Интересно, как он, изменился ли? Я ведь однажды отдыхала здесь, ещё до твоего рождения!
— Мам, но давай возьмём с собой хотя бы кресло, если тебе станет плохо, я тебя повезу...
— Почему мне должно стать плохо, девочка? Если я устану, мы просто чуточку отдохнём.
Прогулка длилась три часа. Мои осторожные попытки вернуться, пресекались решительно:
— Что ты со мной как с умирающей обращаешься? Я уже лет двадцать так прекрасно себя не чувствовала! Когда устану — скажу!
В голове моей был водоворот восторженных планов и, как только мы вернулись, я атаковала нашу хозяйку:
— Агнесса Максимовна, вы же понимаете, что о вашем изобретении должны узнать люди, ведь это спасение для огромного числа людей, для всего человечества!..
— Я знаю это лучше, чем кто бы то ни было... — её голос был усталым. — Я тридцать лет занималась исследованиями, пока не был получен результат. Мне почти никто не верил. Часто было очень тяжело...
— Но ведь сейчас у вас есть патент, проведены испытания, это же... Научные медицинские журналы!.. телевидение!..
— Тебе сколько лет, деточка?
— Двадцать восемь, но не понимаю, какое это отношение...
— А рассуждаешь ты, как восьмилетняя, — в голосе Агнессы Максимовны начинали звучать гневные нотки.
— Но объясните мне, пожалуйста, почему вы ничего не делаете?.
— Ты подумала, что изобретение сделает с этим самым научным медицинским миром? Вот именно. Это называется — ре-во-лю-ция. А теперь, представь себе, моя милая, что будут делать толпы онкологов, кардиологов, да тех же терапевтов, когда и они сами, и их клиники, исследования, и вся их безумно дорогая аппаратура окажется не нужна? Наступит хаос. Ведь достаточно будет квалифицированной медсестры, чтобы сделать инъекцию... А научные журналы, представь себе, издаются на деньги фармакологических концернов. Куда же девать тонны таблеток, остановить заводы? А персонал, который эти таблетки выпускает? А все эти аптеки... Это же сотни тысяч специалистов. И согласись, это уважаемые люди, авторитетные, образованные... У них у всех хорошая работа. И разве они согласятся остаться без неё? Любой ценой будет сохранено существующее положение вещей... Теперь-то тебе ясно, что никто и никогда не напечатает никакой информации о вакцине. А если и напечатает случайно, то всё закончится просто травлей, обвинениями в шарлатанстве, как уже и было не раз...
— Но те же концерны вместо теперешних таблеток, которые ничего не лечат, смогут продавать вакцину, это ведь тоже большие деньги...
— Да разве её столько нужно, сколько сейчас лекарств выпускается? Раз в год молодым, два раза старикам, хотя их и стариками-то назвать будет трудно, взгляни на свою маму.
Я сидела буквально раздавленная этими спокойными фразами, сказанными равнодушным голосом. О том, что происходит в современной медицине я никогда не задумывалась. А здесь, словно пропасть разверзлась у моих ног. Получается, мы стали заложниками каких-то бесчеловечных, неуправляемых процессов, они высасывают жизнь из людей, чтобы поддерживать бессмысленное развитие самих же процессов. В каком диком, иррациональном мире мы живем?! У нас есть вакцина, но нет никакой надежды пробиться через заслоны...
— Вы смирились?
— Я не буду бороться против системы. Это мафия, пусть не на Сицилии, но та же мафия. Она порочна, несправедлива, и когда-нибудь раздавит самоё себя. Опасаюсь, что для человечества будет уже поздно. Через два-три поколения здоровых людей практически не останется. Так что считай, моя хорошая, вам повезло. И приезжайте через год...
