Теперь, когда нежность над городом так ощутима,
когда доброта еле слышно вам в ухо поёт,
теперь, когда взрыв этой нежности как хиросима,
мой город доверчиво впитывает её.
Как нежен асфальт, как салфетка, как трогает сердце
нежнейший панельный пастельный холодненький дом,
чуть-чуть он теплее, чем дом предыдущий, тот серый,
а этот чуть розовый, нежность за каждым окном.
В чуть стоптанных туфлях приходит прекрасная нежность
и мягко, почти не касаясь твоей головы,
погладит тебя и тебя дозировкою снежной,
мы нежной такою и доброй не знали Москвы.
Вот тихо меж нами летают добрейшие птицы,
как мёртвые мягкие руки нам машут они,
всё-всё нам прощают, и, высшая нежность столицы,
нам ласково светят неяркие эти огни.
И вдруг это слово неясное — «дегенераты».
Услышишь его и подумаешь нежно: «Что-что?»
Какие-то гады нам в городе этом не рады,
да как можно нас не любить и, простите, за что?
Наверное, тот автомат, что считает поездки,
ноль видит на карточке мятой — наверно, не рад
тот тихий мужчина, чьи пальцы блестят от нарезки,
чей мутен от выпитой водки затравленный взгляд.
О, вся эта злоба от водки, от выпитой водки!
От водки и пьяных и жадных до денег девиц!
О, это шипение нежности в этих нечётких
во тьме силуэтах отрубленных рук или птиц.
Мы нежности этой ночной и московской солдаты,
мы дышим восторженным дымом и мятным огнём.
Ещё иногда называет нас «дегенераты»
печальный прохожий, мы с нежностью помним о нём.
