>>4882143Тогда дело сладится.
На следующую ночь она действительно принесла какого-то снадобья и дала студенту принять, причем сразу две-три дозы. Студент почувствовал, как во внутренностях стало вдруг чисто и пусто и как жизненный дух сразу же воспрянул. В душе благословляя чародейку, он в то же время так и не поверил, что эта болезнь от беса.
Лянь каждую ночь спала с ним под одним одеялом и нежно ухаживала. Когда он хотел с ней слиться, она гнала его прочь. И вот через несколько дней кожа наполнилась, округлилась, и Лянь собралась уходить. На прощанье она особенно усердно настаивала, чтобы он порвал с Ли. Студент притворно обещал. Как только дверь захлопнулась, он сейчас же зажег огонь, схватил башмачок и весь погрузился в мечту. Ли сейчас же прилетела, выказывая крайнее раздражение по поводу столь долгой разлуки.
– Она все ночи тут у меня ворожила, – говорил студент, – и знахарствовала: ты уж, пожалуйста, меня за это не брани. Любовь к тебе во мне живет.
Ли чуть-чуть повеселела. Студент же шептал ей, лежа рядом на подушке:
– Я тебя, дорогая моя, люблю очень. А ведь вот говорят, что ты бес!
Ли прикусила язык и молчала довольно долго. Потом стала браниться:
– Наверное, тебя мутит эта развратная лиса, а ты слушаешь! Если ты с нею не порвешь, то я не стану к тебе больше ходить.
И начала всхлипывать, глотая слезы. Сан бросился ее утешать, обьясняться этак и так, приговаривая на сотни ладов, и наконец она успокоилась.
Через ночь опять пришла Ляньсян. Поняв, что Ли снова была, она раздраженно заметила студенту, что он, по-видимому, непременно хочет умереть.
– Милая, – смеялся студент, – ну зачем так сильно ревновать?
Лянь сердилась все больше и больше:
– Ты сам посеял в себе корень смерти. Теперь я его из тебя извлекла. Как же тогда, скажи, поступают неревнивые, если я, по-твоему, ревнива?
Сан кое-как отговорился и шутливо заметил:
– Та говорит, что эта моя болезнь от лисьего наваждения!
Лянь, вздохнув, сказала:
– Пусть будет по-твоему. Твое омрачение не проходит. Сам не заботишься о себе – чего ж мне-то тратить столько слов, чтобы себя выгораживать? Позволь, значит, на этом с тобой и проститься. Через сто дней мне придется увидеть тебя на одре болезни.
Как Сан ни удерживал ее, не осталась и быстро выпорхнула.
Теперь Ли была со студентом все время: и утром и ночью. Прошло таким образом два с чем-то месяца. Студент стал чувствовать сильное изнурение и упадок сил. Сначала он еще пытался кое-как обьяснить это, утешая себя и не придавая болезни значения, но с каждым днем он сох все больше и больше и мог теперь есть только чашку жидкой каши. Хотел было ехать домой на поправку, но все еще был охвачен страстью и не мог решиться уехать вовремя. Проведя в такой косной нерешительности еще несколько дней, он размяк, раскис и уже не мог вставать.
Сосед-студент, видя, что его изнуряет болезнь, стал каждый день посылать к нему на дом мальчика с обедом. Теперь больной впервые заподозрил Ли и сказал ей:
– Как я раскаиваюсь, что не послушался Ляньсян! Вот до чего я дошел теперь!
Проговорив эти слова, он упал в обморок. Когда же пришел в себя, открыл глаза и осмотрелся вокруг, Ли уже не было. На этом ее посещения и прекратились.
Теперь Сан лежал слабый и худой в своей пустой комнате, думая о Ляньсян, как крестьянин об урожае. Однажды, только что он весь ушел в свои думы, вдруг кто-то поднял дверной полог и входит к нему. Смотрит – Ляньсян! Подошла к постели и насмешливо сказала:
– Ну что, мужчина, вздор я говорила, да?
Студент долго задыхался от волнения, затем стал говорить, что он сознает свою вину и только просит помочь ему, спасти его.
– Нет, – сказала Лянь, – болезнь забралась уже под самое сердце. Уверяю тебя, что спасти жизнь нет возможности. Я пришла сюда нарочно, чтобы проститься с тобой и доказать тебе, что я не ревнива.
В сильном горе Сан сказал:
– Вот, возьми одну вещь, что под моей подушкой, и будь добра, потрудись уничтожить ее.
Лянь отыскала башмачок, подошла к свече, стала поворачивать его в руках, пристально разглядывая. Сейчас же ураганом ворвалась Ли, как вдруг увидела Ляньсян, повернулась и хотела убежать, но Лянь загородила собою двери. Ли в крайнем замешательстве не знала, как выбраться. Студент выговаривал ей, перечисляя все ее преступления, возражать она не могла.
– Сегодня наконец-то удалось мне устроить личную ставку с милой сестрицей, – смеялась Лянь. – Ты как-то говорила, что наш больной хворал тогда едва ли не по моему навету. Ну, а теперь как?
Ли, опустив голову, просила извинить ее проступок.
– Быть такой прекрасной, – продолжала Лянь, – и вдруг любовь превратить в злобу!
Ли пала наземь и, роняя слезы, умоляла оказать сострадание и спасти больного. Лянь подняла ее с пола и стала подробно расспрашивать о ее жизни, и та рассказала следующее:
– Я дочь судьи Ли и давно уже умерла, еще ребенком, и похоронена за стеной дома. Однако у меня, как у тутового червя, несмотря на смерть, остатняя нить еще не оборвалась. Вступить в союз и любовь с нашим больным – это, конечно, было моим желанием, но довести его до смерти – никогда не бывало у меня в мыслях.
– Верно ли, – спрашивала ее Лянь, – что я слышала, будто бесу в живом образе очень выгодна смерть человека, чтобы после его смерти он мог постоянно уже быть с этим человеком вместе?
– Нет, – отвечала Ли, – это не так. Обоим бесам встретиться нет никакого удовольствия. Ведь если б была какая-нибудь в этом радость, то разве мало молодых людей, лежащих в могиле?
Лянь стыдила ее:
– Как глупо! Каждую ночь делать это самое… Ведь даже с человеком – и то не выдержать этого, тем более с бесом.
– Послушай, – спросила в свою очередь Ли. – Ведь лиса может извести человека насмерть. Каким же чудом ты одна этого не делаешь?
– Я не из той породы, – отвечала ей Лянь, – что выбирают людей для того, чтобы за их счет поправить свои силы. Есть на свете также род лисиц, которые людям не вредят, но бесов, не вредящих людям, конечно, нет, ибо мрачный могильный дух в них слишком уж силен.
Студент, слыша такие речи, узнал наконец, что и в самом деле одна – бес, а другая – лиса. К счастью, он уже привык к ним, часто видя их, и совершенно не пугался. И все-таки, сознавая, что остаток его жизни напоминает тонкую нить, невольно закричал от сильной боли. Лянь посмотрела на Ли и спросила:
– Как же нам теперь быть с больным?
Ли, стыдясь и краснея, покорно извинялась…
– Боюсь, – продолжала Лянь, – что когда больной снова окрепнет, то «уксусница будет есть дикую сливу»[18].
Ли, подобрав платье и сделав поклон ей, сказала:
– Если найдется такой искусный, редкостный, исключительный врач, который дал бы мне возможность уйти от преступления перед моим господином, то я, будь уверена, зарою свою голову в землю, а то, и в самом деле, как посмею я смотреть людям в глаза?
Лянь развязала мешок, вытащила оттуда лекарство и сказала:
– Я давно уже знала то, что происходит сейчас, и после разлуки с ним я в трех горах собирала травы. Прошло целых три месяца, прежде чем весь лекарственный подбор был полон. Его дают истощенным и изнуренным насмерть людям, и не бывает случая, чтобы они не оживали. Однако эта болезнь такова, что за нее надо взяться с того же конца, с которого она пошла. Поэтому я не могу, в свою очередь, обойтись без тебя и попрошу тебя потрудиться.
– Что же от меня требуется? – спрашивала Ли.
– Требуется благоуханный плевок из твоего вишневого рта. Я введу лекарственную пилюлю, а тебя попрошу прижаться к его губам и проплюнуть ее.
У Ли закружилась голова, побледнели щеки; она опустила голову, беспокойно ворочалась и смотрела на свои башмаки.
– Ну что ж, сестрица, – ехидничала Лянь, – тебе, по-видимому, удовольствие доставляет только твой башмачок?
Ли еще более застыдилась и не знала, куда девать глаза.
– Да ведь это твое же опытное искусство, столь много тобою практиковавшееся, – продолжала Лянь, – чего же ты теперь-то скупишься на него?
Затем она взяла пилюлю, вложила студенту в губы и, обратись к Ли, стала настойчиво торопить ее. Ли ничего не оставалось делать, как исполнить, и она плюнула.
– Еще раз! – командовала Ляпь.
Ли плюнула три, четыре раза – и только тогда пилюля была проглочена. Вскоре в животе больного глухо забурчало, словно громовой раскат. Тогда Лянь вложила еще одну пилюлю и теперь уже сама прижалась к студенту губами и стала дуть, ввевая свое дыхание. Студент почувствовал, что в том месте, где пилюля, жжет, как огнем, и что жизненная сила пламенно вздымается.
– Выздоровел, – сказала Лянь.
Ли, заслыша крик петуха, заметалась, простилась и ушла.
Теперь Лянь рассудила, что ввиду только что начавшегося выздоровления нужно еще пока выхаживать больного и что поэтому неправильно было бы отпускать его по-прежнему обедать вне дома. Она закрыла ворота снаружи на замок, желая показать, что студент уехал, и таким образом избежать всяких посещений. Затем она принялась смотреть и ухаживать за больным днем и ночью. Ли тоже стала обязательно приходить каждый вечер, усердно помогала и служила Лянь как своей старшей сестре, и та ее глубоко полюбила. Так прошло три месяца. Студент совершенно окреп, до нормального состояния, и Ли вот уже несколько ночей как не приходила. Иногда лишь зайдет, взглянет и уходит. Когда оставалась с больным с глазу на глаз, становилась серьезной, невеселой. Лянь оставила ее как-то ночевать и лечь со студентом, но Ли отказалась наотрез и вышла. Студент выбежал за ней, схватил ее и принес в дом. Она была легка, как соломенное чучело. Ей, таким образом, не удалось убежать. Тогда она легла спать одетая и свернулась в клубок не длиннее аршина. Лянь еще более привязалась к ней. Потом она шепнула студенту, чтобы он обнял ее пострастнее и сделал свое дело, но, как он ни будил ее, растолкать не мог, затем и сам уснул. Когда же проснулся и стал ее искать, ее уже не было. После этого она не появлялась в течение приблизительно десяти дней. Студент усиленно мечтал о ней и думал, вынимая башмачок, и все время теребил его вместе с Лянь, которая ахала и твердила:
– Какая глубокая обворожительная красота! Я – и то влюбилась… Что ж тут говорить о мужчине?
– Да, – вторил ей студент, – в былое время стоило мне только повертеть в руках ее башмачок, как она сейчас же приходила. Я сильно подозревал, что тут что-то неладно, но, конечно, не мог ожидать, что она бес. А теперь вот держу башмачок и рисую себе ее красивое лицо… Как грустно, право!
Сказал и заплакал.
