Как крипипаста так себе, но написано душевно
Моя мать меня не любила. Я ее в этом не виню – трудно винить табурет за то, что у него нет спинки, правда? Если бы у него была спинка, это был бы стул, если бы моя мать меня любила, это была бы не моя мать. По крайней мере, она не сделала аборт и не отказалась от меня в роддоме, я был сыт, одет, а что до любви – ну, сердцу не прикажешь. Может, была в этом и моя вина: будь я ласковее к ней, может, и оттаяла бы, но и я с детства отличался некоторой прохладой в эмоциях.
Мать была художницей. Рисовала какие-то странные абстрактные переплетения многоугольников, от вида которых у меня кружилась голова, и, видимо, была талантлива, так как у нее было несколько постоянных покупателей, без денег мы не сидели. Отец, кажется, тоже был из творческой тусовки, но мать об этом говорить не любила, а я и не настаивал.
Мы жили в двухкомнатной квартире. В большой комнате мать рисовала и там же спала, вторая формально была моей. Формально – потому что там я только спал. День мой проходил так: Я просыпался, мать кормила меня завтраком, давала денег и отправляла в школу. После школы я обедал в столовой, потом шел в библиотеку и в читальном зале делал уроки, гулял по улицам моего городка, ужинал в столовой, опять гулял, поздно вечером приходил домой и ложился спать. Зимой больше времени проводил в библиотеках (позже еще и записался в столярный кружок), весной, осенью и летом – на улице. Находиться дома в дневное время для меня очень сильно не одобрялось матерью, она всеми силами гнала меня на улицу, и комната моя была лишь местом, где я спал и где стоял шкаф с моей одеждой, никаких личных вещей сверх нужного для учебы мне иметь не дозволялось.
Как-то зимой я сошелся с компанией ровесников. Особой дружбы ни с кем не возникло, но играть вместе было весело.
Однажды мы вместе выкопали пещеру в большом сугробе. Пещера постепенно расширилась до огромного грота, занимающего почти все пространство в сугробе, с укрепленным досками потолком и окном, закрытым куском оргстекла, а один из моих товарищей притащил откуда-то маленькую, похожую на самовар, печку-буржуйку. Мы растопили ее щепками, она загудела, раскалилась, в нашем снежном домике стало тепло и даже жарко, и в тот момент я почувствовал нечто странное, чего не чувствовал прежде. Домашний уют? Нет, не совсем то, лишь легкую тень этого чувства, совсем незнакомого мне. И вдруг я понял, что должен делать. Я должен сам сделать себе дом.
Я начал экономить на обедах, поэтому к весне слегка похудел, зато мой карман слегка отяжелел. Едва сошел снег, как я пошел в хозяйственный магазин, купил топор, веревку, несколько метров полиэтиленовой пленки и еще кое-чего по мелочи и отправился в лес.
Чего-чего, а леса вокруг нашего городка хватало. Во время летних каникул я часто его посещал, и один, и с периодически появлявшимися у меня товарищами, тропинки более-менее знал, так что, прикинув в голове не слишком удаленное от города, зато удаленное от тропинок место, где можно не опасаться случайных людей, отправился туда, нашел подходящее место, вбил пару жердей и на веревке между ними натянул пленку. Влез в получившуюся палатку, лег на подстеленную свежесорванную траву... Нет. Не то. Нужно что-то большее, чтобы всколыхнуть то чувство, что я испытал в снежном домике. Палатка – это лежачее место, не встать в полный рост, это не дом. Мне нужно строение, где я смогу встать в полный рост и раскинуть руки.
Все лето я строил дом. Сначала сделал каркас из осин и берез толщиной в мою детскую руку, довольно прочно получилось, кстати, несмотря на то, что это был мой первый строительный опыт. Каркас обтянул полиэтиленовой пленкой, так что получилось что-то вроде теплицы два на три метра.
Мне не понравилось. Во-первых, душно, во-вторых, солнце нагревает, в третьих, сидишь как в прозрачном аквариуме, неуютно. Я принял решение строить капитальнее. Где-то в двух километрах от места строительства была свалка, куда кроме прочего выкидывали отходы с лесопилки, и в том числе – некондиционный горбыль. Большая его часть была прелой или вовсе гнилой, но если покопаться, можно было отыскать вполне приемлемые доски. Для перевозки приспособил найденную на той же свалке детскую коляску – один конец связки из досок на нее, второй – на лямку, перекинутую через плечо, и вперед, сначала по оврагу, потом по лесу с буреломом, причем каждый раз другим путем, чтоб, не дай бог, демаскирующую тропинку не натоптать, через ручей, в гору, передохнуть, доски прибить – и за новой партией. В день удавалось сделать по три рейса – эх, энергия юности.
Пока шло строительство, я сделал важное открытие. Оказывается, если покупать не готовый обед в столовой и пару котлет в тесте для перекуса, а, скажем, пакет макарон и банку кильки в томатном соусе (или тушенки, или скумбрии в масле, или еще чего), сварить макароны на костерке в большой банке из-под кофе, перемешать и питаться этим, получается не только дешевле и вкуснее (нет, правда, вкуснее же!), но и... Как-то по-домашнему уютнее, что ли? Снова то же призрачное чувство, которое я уловил в снежном домике и которое заставляло меня строить этот дом. А еще чай! Щепотка самого дешевого гранулированного чая, сваренная в консервной банке, с пятью кубиками сахара, с запахом дыма, под щебет птиц! Совсем не то, что в столовой! Да и намного дешевле, так что у меня начало оставаться заметно больше денег с выдаваемых на питание.
Где-то в начале августа домик еще не был готов полностью – впрочем, забегая вперед, скажу, что строить я его не переставал до последнего дня, постоянно что-то ремонтировал, модернизировал, расширял – но был достаточно готов, чтобы в нем заночевать. Уже были стены из кривого, некачественного горбыля, оббитые снаружи кусками рубероида и мешковины, изнутри – толстым картоном из упаковочных коробок, была крыша, крытая самым настоящим, хоть и старым, шифером, было застекленное окошко со всего одной трещиной (повезло, нашел внутреннюю раму с неразбитым стеклом, должно быть, кто-то дачный домик ремонтировал), была запирающаяся дверь на новых, купленных петлях, толстенная и тяжелая – не рассчитал, когда сколачивал из досок крест-накрест. В домике еще не было пола, его я настелил позже, зато мебель уже была: некая скамья-тахта из пары чурбаков и досок и стол из двух сколоченных вместе пустых деревянных ящиков.
- Мам, а можно я сегодня у... У Сережки заночую? Мы с ним в приставку поиграем, и... – Спросил я у матери.
- Да-да, конечно! – С нескрываемой радостью разрешила она.
- А можно я еще завтра у него побуду? А послезавтра приду.
- Конечно, можно!
В тот день я потратил почти все накопленные деньги. В спорттоварах купил спальный мешок (удивился, каким он оказался дешевым), в хозтоварах набор посуды – пару граненых стаканов, маленький алюминиевый чайник, кастрюльку, тарелку, ложки и вилки, купил несколько свеч и батарейки к фонарику (тогда светодиодные только начали появляться, фонарик с лампой накаливания жрал их очень быстро), купил продуктов на пару дней и, самое главное – у своего ровесника из той компании, с которой общался зимой, купил ту самую крохотную печку-буржуйку.
Сам поражаюсь, как много я успел в тот день: пробежал по магазинам, зашел за печкой, потом перетащил все новое барахло, потом долго устанавливал печку – ее родная труба оказалась прогоревшей и короткой, так что я приспособил вместо нее какую-то другую трубу сантиметров десяти в диаметре, найденную на обочине (кажется, это был когда-то столб для дорожного знака), потом еще успел напилить дров и приготовить ужин.
Закончил все дела я уже около полуночи. Закончил и почувствовал наконец, насколько же я устал. Лег на тахту, завернулся в расстегнутый спальный мешок, повернулся на бок, осматривая свой домик.
Мой. Только мой. Все здесь мое, все здесь я сделал так, как хотел.
Я испытал вдруг мягкий, теплый толчок внутри – словно в моей груди забилось второе сердце, перекачивающее не кровь, а чистое счастье. То чувство домашнего уюта, что прежде являлось мне лишь призраком, намеком, неожиданно пришло во всей своей реальности.
Господи, до чего же хорошо... Я вытянул усталые, гудящие ноги и, кажется, стал задремывать.
И почувствовал взгляд на себе. Не враждебный. Скорее скучающий, почти безразличный, лишь самую чуточку любопытный. Таким взглядом я бы смотрел на муравья, ползущего по травинке. А потом этот кто-то негромко сказал:
- Я хочу задать вопрос.
Мне сложно объяснить, но я сразу почувствовал, насколько этот наблюдатель огромен. Может быть, выше самой высокой сосны в этом лесу. А может, не выше, может, он был огромен... Как-то в глубину? Как маленькая, но массивная черная дыра, в которой такая гравитация, что время и пространство спутаны в непостижимые узелки?
Испугался ли я? Ну, чтобы описать, что я испытал тогда, приведу в пример случай из раннего детства. Было мне, кажется, лет восемь или девять, зимой, темным вечером, я шел по улице и вдруг за углом дома услышал шум жестокой драки. Я остановился, хотел пойти назад, но тут из-за угла вышел мужчина. Роста в нем было метра два, могучие плечи, руки толщиной с мою шею, наверное, плюс толстая, лохматая шуба и такая же лохматая шапка-ушанка, из-за которых он казался еще больше. Лицо чуть не до глаз заросло черной бородой, в глазах же – недавний адреналин, костяшки пальцев сбиты. Он посмотрел на меня безразлично и прошел мимо. Даже тогда, в том возрасте, умом я понимал, что бояться особо нечего – у этого мужика свои, непонятные мне дела, и я, восьмилетний пацан, ему не враг, но одно дело здравые рассуждения в безопасном месте, другое дело – когда рядом с тобой кто-то, способный сломать тебе шею двумя пальцами.
Что-то похожее я испытал и сейчас. Я закаменел в своем спальном мешке и почувствовал, как покрываюсь липким, холодным потом.
- Я хочу задать вопрос. Поговори со мной.
- Т-т-ты кто? – Еле выдавил я.
- Я.
Просто «Я» и все.
- Ты человек?
- Нет. – Безразличный, скучающий голос.
Я упоминал уже, что много времени проводил в библиотеках? Среди этих библиотек была одна, которую облюбовали местные сектанты (не то свидетели Иеговы, не то какие-то евангелисты) и постоянно подкладывали на книжные полки свою литературу, ну и кое-что из нее мне подвернулось как раз недавно.
- Т-т-ты демон?
- Я слышал ваши истории про демонов. – Легкая тень интереса в безразличном голосе. – Нет, я не демон.
Я понял вдруг, что сам задал уже несколько вопросов вместо того, чтобы отвечать, и перепугался, что обладатель голоса разозлится.
- Что ты хочешь спросить?
- Зачем ты построил здесь этот дом?
- А... Это твой лес, да? Извини, я не знал! – В тот момент я вообразил, что разговариваю с неким сказочным лесным духом, может, лешим или вроде того.
- Нет... – Ответил он чуть растерянно, словно ему никогда прежде не приходила в голову мысль, его этот лес или не его. – Так зачем ты построил дом? Люди живут в квартирах, в городах, строят дома в деревнях, там, где другие люди. Почему ты построил этот дом здесь?
- Потому что... Ну... – И я выложил ему все. О том, что в квартире у меня есть комната, но там я могу только спать, что вот построили однажды зимой снежный домик и мне там понравилось, и вот решил я сделать себе свой собственный, чтобы, ну, чтоб все свое, все, как я хочу, чтоб уютно, чтоб было где сесть, было где лечь, чтоб свой дом!
Я боялся, что этот неведомый лесной дух велит мне убираться прочь из его леса, и я лишусь моего только что обретенного дома, поэтому, возможно, чуточку перебрал с эмоциями, пытаясь его разжалобить. Я убежал бы от этого существа, сверкая пятками, и бросил бы любую ценность, но моя жалкая хижина была для меня дороже всего, что у меня было прежде.
Когда я закончил говорить, он ушел, никак не прокомментировав мой рассказ. В какой-то момент я просто ощутил, что разговариваю с пустотой. Сон, конечно, пропал без следа, так что я встал, зажег свечу, разжег печку и до утра гонял чаи. Утром хотел было пойти домой, но представил, как скривится мать, которой я сказал, что ухожу на два дня, и поскольку ничего страшного уже не происходило, я все-таки остался. Проспал полдня, потом пообедал, пару раз сходил до свалки за досками, поужинал, поспал, позавтракал, начал настилать пол в домике, пообедал, сходил за досками, продолжил настилать пол и немного поработал над крышей – так два дня и пролетело.
Следующие три года я проводил в этом домике очень много времени, практически жил там. В квартиру прибегал лишь поесть, взять у матери денег на еду и пару раз в неделю заночевать. Матери было безразлично – подозреваю, если бы я однажды не вернулся, она бы месяц этого не замечала.
Многое мог бы я рассказать о тех счастливых трех годах, что у меня был дом. Много происходило всего, толстая книжка бы вышла. Увы, я не Даниэль Дефо и вряд ли смог бы интересно написать, как строил дом, как жил там, какие покупал инструменты, как наладил освещение от старого автомобильного аккумулятора, как делал полевой душ, как маскировался. Также, увы, я не Владислав Крапивин и не смогу складно рассказать, как однажды у меня появился друг, как я показал ему свою хижину, открыл самое сокровенное, и как он плюнул мне в душу, и как он раскаивался потом, и как оба мы жалели, что разрушенную дружбу не вернуть. Толстая книжка бы вышла, и, наверное, интересная, но рассказать я все же хочу о другом.
О том странном существе, что говорило со мной в том лесу.
В следующий раз я услышал его через две недели после ночного разговора, когда я уже почти убедил себя, что он мне приснился. Я шел от города к домику по тропинке, как вдруг бесплотный голос сказал мне прямо в ухо:
- Не ходи туда сегодня. Подожди до завтра.
Я замер, как вкопанный. Постоял, подумал, развернулся и пошел в квартиру. На следующее же утро, пройдя по тропинке дальше, я увидел следы пьяного пикника: большое кострище, штуки три бутылки из-под водки, остатки шашлыка, кучу бумажек и жестянок и несколько использованных презервативов, развешанных на ветках. Кто знает, что случилось бы, попадись я им вчера на глаза. Может, и ничего, а может, и привязались бы, отобрали рюкзак, да просто ради развлечения дали в морду.
В другой раз, уже осенью, я зашел в лес подальше, собирая грибы, шел, уткнувшись взглядом под ноги, как вдруг услышал шелест в кустах метрах в пятнадцати от себя. Поднял глаза и увидел медведя. Господи, какой же он был огромный!
Я вспомнил, как читал в книгах, что при встрече с медведем убегать нельзя, нужно, напротив, стоять на месте и громко орать. Какой там стоять, какой там орать! Рванул я оттуда, как ужаленный, попытался было заорать – да от страха горло перехватило. Пришел в себя лишь у хижины. Прижался спиной к стене, прислушался – не бежит ли медведь за мной, не слышно ли тяжелого тела, проламывающегося сквозь кусты? Вроде нет, тихо.
И в тишине я услышал смех. Да, все верно: неведомый лесной дух смеялся.
- Чего ты испугался? – Сказал он снисходительно. – Ты ему не нужен. Медведь пришел сюда поесть малины, но малины здесь мало и она невкусная. Скоро он уйдет и больше не вернется.
Уж не знаю, откуда ему были известны такие подробности – может, прочитал мысли медведя, а может, просто взял да спросил, а тот ему ответил, но как-то совершенно точно я понял, что он не лжет. И успокоился.
И был еще случай зимой.
Зима в том году пришла поздно. Сначала стояла долгая, теплая и сухая осень, потом наконец похолодало, выпал снег, но даже ночью температура не опускалась ниже минус пятнадцати градусов. Я продолжал ходить в свой домик с ночевками, толщины стен для такой температуры вполне хватало, и маленькая печка-буржуйка давала достаточно тепла, разве что спать приходилось урывками – уснул, проснулся оттого, что попрохладнело, подбросил дров, спишь дальше. Я к этому быстро привык и высыпался нормально.
В тот зимний день я пришел поздно. Ну, для зимы поздно – темнеть-то стало раньше. Задержался в школе, да и нападало много снега, а лыжи я не взял, так что дорога заняла больше времени и к домику я подошел, когда уже почти стемнело. Проверил запас дров, сложенных в «прихожей» – я пристроил у двери домика что-то вроде тамбура из жердей и полиэтилена, обнаружил, что дров немного, но махнул рукой: темно уже, поэкономлю, до рассвета хватит, тогда и напилю. Растопил печь, экономно, как и собирался, прикрыл поддув, чтоб дрова горели медленнее, подождал, пока прогреется воздух, снял верхнюю одежду и завалился на тахту с книжкой.
О, я совсем забыл сказать – у меня была целая библиотека! Вернее сказать, на тот момент ее не было, была одна лишь книжка, но позже я собрал целый самодельный стеллаж. В наших библиотеках, когда приходила пора списывать книги, их выкладывали на специальный столик, где любой желающий мог взять их себе, все лучше чем выкидывать. Иной раз я уходил из библиотеки с полным пакетом. Интересные книги читал, неинтересные... Ну, бумага в лесу всегда пригодится, и для растопки, и для всякого-разного. Ох, был бы у меня тот стеллаж, полный книг, той зимней ночью – не уцелел бы, наверное.
Я лежал, читал при свете крошечной лампочки, запитанной от аккумулятора, как вдруг почувствовал, что стало холоднее. Проверил печку – дрова еще не прогорели; чуть приоткрыл заслонку, чтоб горели интенсивнее, и вернулся к чтению, но отчего-то теплее не становилось. Я открыл поддув полностью, печь загудела, повеяло теплом, но дрова прогорели полностью за считанные минуты. Я вышел в тамбур за новой порцией, но едва приоткрыл дверь, как от морозного воздуха чуть не задохнулся.
Я надел куртку – легкую курточку, в которой комфортно при минус десяти в городе, но совсем не комфортно посреди ночного леса при минус тридцати или до скольки там упала температура в ту ночь, выбежал, схватил охапку дров, затащил внутрь и захлопнул дверь. Заложил дрова в печь – она чуть не погасла от промороженных напиленных палок, но все-таки разгорелась – и укутался в спальный мешок.
Снаружи подул ветер. Не так чтобы порывами, но довольно сильный и устойчивый, непрекращающийся. Заметных сквозняков не было, все-таки щели я забил тщательно, но тонкие стены промерзли моментально, в углах кое-где даже выступил иней. Черт, да в снежном домике, где когда-то стояла та самая печка, стены лучше держали тепло!
Читатель, наверное, уже задался вопросом – у тебя что, не было больше одежды? Ты что, ходил в лес, строил дом, пилил дрова, топил печь в той же самой куртке, в которой ходил в школу? Пачкал ее смолой, коптил дымом, рвал о сучки? Ну, и да и нет. Мысль обзавестись сменной одеждой пришла мне еще летом, после первого же пятна смолы на джинсах, и осенью я подобрал рабочий халат тошнотворно-серого цвета, который выкинул по причине потрепанности школьный учитель труда. Учитель этот был тощ, но весьма высок, так что полы халата доходили мне чуть ли не до щиколоток. Я зашил дыры, пришил оторванные карманы, парой стежков стянул ткань на рукавах, чтоб не болтались, и надевал его, словно плащ. Зимой же я распустил стянутые места на рукавах и надевал его прямо поверх куртки. От смолы, веток и дыма он защищал, но вот тепла, увы, добавлял немного.
Мне стало вдруг совсем-совсем не до смеха. Едва слабел огонь в печи, как температура начинала падать. Дрова прогорали быстро, а запас их был невелик, и я понял, что если не найду до утра, чем наполнить печь, то, как минимум, серьезно простужусь.
Я бросил в печь последнюю охапку дров, взял пилу-ножовку, надел на куртку халат и вышел наружу. Огляделся, подсвечивая себе фонариком – зимняя безлунная ночь, темно. Ну конечно, возле домика весь подходящий калибром под мою пилу сухостой я уже свалил, и сухие ветки, до которых мог дотянуться, пообломал еще летом. Придется пройти по тропинке, потом свернуть в лес, продраться через елочки, там спуститься в овраг, и там-то еще много не слишком толстых сухих сосенок. Ночью. Холодной ночью – от морозного воздуха дыхание перехватывает, ветер обжигает лицо, продувает халат вместе с курткой, да еще и что-то воет вдалеке, скорее всего, ветер завывает, но мало ли. Подумал я – и вернулся в домик, спилив лишь торчащую из-под снега верхушку маленькой ели. Она была мокрая, зато с застывшими потеками смолы, так что худо-бедно разгорелась, хоть трещала и дымила.
Мой взгляд упал на табурет. Отлично! Самодельный, сколоченный из толстенных палок, массивный и сухой, делал-то я его еще летом – то что надо! Я распилил его, сунул бревнышки в печь. Что еще? Еще стол, он из ящиков, досочки там тонкие, но тоже сгодится. А тахта! Вот уж в ней-то полно древесины, хватит надолго!
А надолго – это насколько? До утра хватит точно, даже до полудня следующего дня, если экономить, а потеплеет ли потом?
Мать-то думает, что я у Сережки ночую, играю в денди и кушаю пирожки его бабушки. А Сережка и знать не знает, что мы лучшие друзья, как я лгу матери. И никто-никто искать меня не будет.
И так мне вдруг стало жалко себя, неприкаянного, что я заплакал. Захныкал, словно маленький. А в следующую секунду снаружи что-то затрещало и рухнуло, да так, что дрогнула земля. Я выскочил наружу и обалдел. Здоровенная, в два моих тощих тела толщиной сухая сосна рухнула прямо у двери моего домика. Чуть в сторону – и меня бы вместе с домиком расплющило, как таракана в спичечном коробке.
От мороза, наверное, упала. – Подумал я. – В книжках пишут, что от мороза деревья трещат, наверное, и падать тоже могут. Вот повезло-то!
От падения весь снег с ветвей стряхнуло, так что мне не составило труда за несколько заходов напилить толстых, смолистых сучьев на всю ночь вперед. Я забил дрова в печку, полностью открыл заслонку, так что печка загудела, а один ее бок засветился малиновым, и наконец расслабился.
Следующим днем температура поднялась до приемлемой, так что я без проблем добежал до города, хоть и продрог слегка. В домик я, конечно, ходить не перестал, но урок из этой истории вынес, купил в секонд-хенде толстые ватные штаны, мохнатую шубу из синтетического меха, драную и оттого дешевую и зимние сапоги с толстым вкладышем. Их купил в рыбацком, они были на удивление дешевыми. Кроме того, утеплил домик подручными средствами: в несколько слоев обил стены рубероидом, гнилой фанерой, мешковиной – всем, что смог вытащить из-под снега на свалке. Хижина снаружи приобрела вид весьма бомжовский, да и сам я в своей новой-старой одежде походил на бомжа, зато холода теперь я не боялся.
Ну и, конечно, не забыл я об отоплении. Дал себе слово при первой же возможности поставить новую, более мощную печку и принялся запасаться дровами, а именно – пилить так кстати упавшее дерево.
И вот тут-то я обнаружил, что дерево упало совсем не от холода. Оно не было обломлено или расщеплено. Оно было аккуратно срезано. Ни единой торчащей щепочки, блестящий, как отполированный, прямой срез – словно не твердая сухая древесина, словно мягкую травинку срезали только что распечатанным бритвенным лезвием.
Я постоял, открыв в изумлении рот, потом сказал шепотом:
- Спасибо...
Может сложиться впечатление, что лесной дух опекал меня, что у нас возникло что-то вроде приятельских отношений. Нет, вовсе нет. Один раз поговорили ночью, один раз он помог избежать неприятной встречи, один раз посмеялся над моим испугом, один раз подбросил мне дров. Все это произошло лишь в первые несколько месяцев, а в своей хижине я провел три года, и лишь пару раз за все это время я замечал его присутствие – чувствовал то-то огромное где-то неподалеку, что, впрочем, могло быть и моим воображением. Скажем так, он был мне как взрослый сосед из другого подъезда многоэтажки, с которым я пару раз перекинулся словцом, вынося мусор, и который как-то раз отогнал приставших ко мне хулиганов, не более.
Жизнь текла своим чередом, я учился, взрослел, отстраивал свой домик, дружил, ссорился, влюблялся, страдал от разбитого сердца, научился курить... Что тут расписывать, жизнь как жизнь.
Близился конец одиннадцатого класса, я решил поступать в институт в не очень отдаленном городе. Само собой подразумевалось, что жить я буду в общежитии и визитами мать беспокоить не буду, а еще лучше – поскорее найду работу, постоянное жилье и там же и осяду. Так, в общем, и вышло – поступил без проблем, все-таки не Москва, в первый же месяц нашел неплохую подработку, что вскоре переросла в неплохую постоянную работу. Мать первое время присылала деньги, общежитие особого дискомфорта не вызывало – пусть и с тремя соседями, но все же своя комната, после пустой комнаты в моей родной квартире небо и земля, да и соседи оказались ребятами душевными.
Скучал я не по матери, не по квартире, не по родному городу, лишь по своему лесному дому. Вряд ли будет сильным преувеличением, если скажу, что с мыслью о нем я ложился и вставал.
Я часто собирался сорваться в выходные, съездить, проверить, стоит ли он еще, да все как-то не доводилось. То учебы невпроворот, то работу выгодную подкинут, то, кхм, дела амурные. Хотел посетить его в зимние каникулы, уже собрался покупать билет, да спохватился, что нет ни подходящей обуви, ни лыж, а те, что были дома, мать наверняка уже выкинула.
Только весной, незадолго до сессии, я наконец приехал в свой город и сразу, с вокзала, отправился в лес. Прошел по знакомой тропинке, свернул в своем секретном месте, прошел чуть – и вдруг увидел в лесу просвет, которого прежде не было.
Через лес проходила широкая просека лесозаготовки. Накатанная тяжелыми лесовозами колея, напиленные бревна и горы обрубленных веток вдоль нее, а прямо на том месте, где когда-то стоял мой домик – немалый котлован, уже начавший заполняться водой.
Я сел на первое попавшееся бревно, сбросил рюкзак, сжал ладонями голову. Наверное, сейчас заплачу, подумал я, но, к своему удивлению, не заплакал. Наверное, так и должно было быть – я повзрослел, а этот домик – часть моего детства. Глупо плакать об ушедшем детстве, глупо взрослому иметь «секретный дом» в лесу, это удел подростков. Будет у меня еще свой дом, теперь уже настоящий, не эта игрушечная хижина, правда?
Не будет. – Тут же ответил я сам себе. Второго такого дома не будет никогда.
Вздохнув, я встал с бревна, вскинул рюкзак и пошел обратно на вокзал, даже не заглянув к матери.
Несколько дней спустя, допоздна засидевшись за учебниками, я наконец выключил настольную лампу и лег в постель, когда мои соседи уже спали. Я устал, но сон не шел ко мне. Этажом выше кто-то расхаживал по своей комнате, поскрипывали доски, точно как в моем лесном доме. Эх, вот, наверное, удивились лесорубы, наткнувшись на него. Там куча вещей была, инструмент, одежда, стеллаж с потрепанными книгами, консервы какие-никакие, водки бутылка, хе-хе. Но зачем все-таки было сносить его подчистую? Котлован им понадобился, песок там или щебень накопать, так можно было в десяти метрах дальше, а в домике сами бы отдыхали, он и для взрослых не так уж тесен был бы. Ну да что теперь размышлять...
И вдруг я ощутил на себе знакомый взгляд. Взгляд незримого, бесплотного, но такого огромного существа.
- Ты? Это ты здесь? – Спросил я шепотом ночную темноту.
- Да. – Ответил он.
- Что ты хочешь?
- Я пришел поблагодарить тебя.
- А... Что? – Не понял я.
- Я пришел поблагодарить тебя. Когда ты пришел в лес и начал строить дом, мне стало любопытно. Я наблюдал за тобой. Я спросил, зачем ты построил дом, и ты объяснил мне. И тогда я решил попробовать тоже.
- Что... Тоже?
- Тоже построить дом.
Один из моих соседей забормотал во сне, заворочался, но не проснулся. Может, он и не слышал моего собеседника, может, лишь я мог его слышать?
А голос его вдруг стал иным. Из него исчезла скучающая нотка и появилось... Уж не вдохновение ли?
- Я всегда путешествовал. Перемещался. Я думал, люди строят дома, потому что им холодно и страшно. Мне не бывает холодно и нечего бояться, мне не было нужды в доме. Но ты объяснил мне, для чего тебе дом, и я решил попробовать построить свой. Я построил его там, у себя. Он не похож на твой, он другой. У него снаружи стены, сверху у него – крыша, а внутри – вещи. Да. Много вещей. И когда я в него возвращаюсь, мне... Уютно.
От этого признания мне стало страшновато, но в то же время тепло на душе. Настолько чуждое существо – но и он обрел дом.
Возможно, стоило бы закончить рассказ на этом. Получилась бы добрая история о том, как неприкаянный подросток повстречал лесного духа и научил его чему-то человеческому, но нет. Рассказ на этом не заканчивается.
- А моего дома больше нет. – Вздохнул я. – Там лес вырубили, его снесли.
- Твой дом цел. – Ответил мой невидимый собеседник. – Когда начали пилить лес, я перенес его к себе.
- Что? – Удивился я. – Куда... К себе?
Он не ответил на мой вопрос, вместо этого сказал:
- Теперь я хочу отблагодарить тебя. Сделать подарок. Протяни свою левую руку.
Почему левую? – Подумал я, но вынул руку из-под одеяла и протянул ее в темноту, сложив лодочкой и ожидая, что в нее упадет некий подарок.
Я почувствовал легкую, тонкую боль в запястье, словно порезался ниткой. В комнате вдруг остро запахло кровью. Я правой рукой схватился за то место, где только что была кисть левой руки и заорал.
Был переполох, перепуганные соседи, скорая помощь, полиция (ах да, тогда еще милиция). Кисть моей левой руки так и не нашли. На все вопросы я отвечал, что спал, ничего не видел и не слышал, проснулся от боли, ни с кем не ссорился, подозрительных личностей не наблюдал, так что милиция в конце концов пришла к выводу, что неизвестный сумасшедший прокрался в общежитие мимо вахтера, открыл запертую дверь, отхватил мне руку либо очень острым топором, либо очень большим и тоже очень острым ножом, выбежал, закрыл за собой дверь и покинул общежитие прежде, чем поднялась суматоха. Не самая плохая версия, вообще-то. Ничем не хуже версии, что руку у меня забрал лесной дух в благодарность за то, что я воодушевил его построить дом.
Зачем он это сделал? – Долго и бесплодно размышлял я. – Ведь именно левую руку. Может, у меня был какой-нибудь там, не знаю, смертельный рак ногтей, а он это почувствовал и решил меня спасти? А может, он способен видеть будущее, и мне суждено было завалить сессию, вылететь из института, попасть в армию и там погибнуть, а он решил сделать меня инвалидом и таким образом раз и навсегда расторгнуть мои отношения с военкоматом? Сессию я, впрочем, не завалил, напротив – сдал быстро и на одни пятерки. Преподаватели, видимо, пожалели меня из-за руки, а может, и я был не так уж глуп – не зря в детстве не вылезал из библиотек.
Последний из моих соседей – троечник и раздолбай – сдал свой последний хвост и укатил на лето домой, оставив меня одного в комнате общежития. На всем этаже остались лишь я да еще один студент предпоследнего курса, детдомовец, которому тоже некуда было ехать. Мы с ним взяли по бутылочке пива, устроились на широком подоконнике и скоротали вечер за приятной беседой.
Я вернулся в комнату, запер дверь, лег в постель поверх одеяла, не раздеваясь. Спать не хотелось, просто от пива накатило расслабленное состояние, и я решил полежать, закрыв глаза.
Обрубок быстро заживал и почти не болел – никаких «фантомных болей», которыми пугали врачи – но все-таки на всякий случай я сложил руки крест-накрест на груди, чтоб, если все-таки задремлю, не придавить случайно.
Прямо как в спальном мешке. – Вспомнил я. – Так же спал.
И вдруг я почувствовал, что лежу не на продавленной кровати в общежитии, а на твердых досках, и пахнет не отслоившимися обоями, супом из пакета и моими грязными носками, а еловой смолой, прокопченой печкой и сырой землей.
Я открыл глаза и увидел над собою шиферную крышу моего лесного дома. Вскочил с тахты, огляделся – да, ошибки быть не может, я в нем. Те же стены, обитые упаковочным картоном, печка с ржавой трубой, стеллаж с пухлыми от высокой влажности книгами, стол из ящиков, а на столе...
Совершенно рефлекторно я поднял руки, чтоб протереть глаза, которым не поверил, и обнаружил, что моя левая рука на месте. Я растопырил пальцы, сжал в кулак, пошевелил ими – все так, как и должно быть. Но вот чего не должно было быть – того, что лежало на столе. Отрезанная кисть моей левой руки с лужицей крови под ней.
- Как же это... Она и там, и тут... И как я вообще сюда... – Пробормотал я себе под нос, зажмурился, снова открыл глаза и оказался в общежитии.
Встав, я прошелся по комнате, нервно потирая обрубок, на месте которого только что была, так реалистично – неужели приснилось? – рука.
Нет, не приснилось. Постепенно до меня начало доходить, что именно подарил мне лесной дух. Я сделал несколько глубоких вдохов, набираясь смелости, лег на кровать и закрыл глаза. И все повторилось.
Прошло уже немало лет. Я повзрослел, женился, у меня есть дочь. У дочери своя комната, где она обустроила все так, как сама хотела, и я никогда не захожу к ней без стука. Я построил дом, уютный коттеджик на окраине города. Жена с дочерью его очень любят, да и я тоже, но все-таки настоящий дом у меня только один.
Где бы я ни был, стоит мне лечь, закрыть глаза и вспомнить его, я оказываюсь в нем. Время там замерло: кисть моей руки все так же лежит на столе, лужица крови под ней даже не потемнела, и там мне всегда восемнадцать лет – столько, сколько было, когда я руки лишился. Я сижу на тахте, сотый раз перечитываю потрепанные книги с самодельного стеллажа, бывает, разжигаю печь – не для тепла, там не холодно, лишь для уюта. Дрова не кончаются, каждый раз, как я возвращаюсь, они оказываются на месте, и я уже запомнил каждое полено.
Иногда я выхожу из домика. Его окружает лес – где-то метров десять вокруг домика, участок, на месте которого остался котлован. Дальше – только ровная пустыня из безжизненного серого песка. Вверх я смотреть не люблю: небо там некрасивое, тусклое, солнца не видно и облака почему-то складываются в тошнотворные узоры, похожие на абстрактные полотна моей матери.
А метрах в ста стоит еще один дом. Он не похож на мой, он другой. У него снаружи стены, сверху у него – крыша, а внутри, по всей видимости, вещи, но я не хочу знать, какие, ибо один лишь взгляд на этот дом издалека заставляет меня дрожать.
Однажды я подошел к этому дому чуть ближе.
- Здравствуй. – Сказал голос.
- Здравствуй. – Ответил я. – Спасибо, очень хороший подарок.
См. также
