| >> |
No.3209623
> Нынешним летом жара не упала на деревню, на озере вывелись даже невесть откуда лягушки, но никто на них не смотрел, кроме Михея Гвоздева, он полагал, что лягушки, как мелкий скот, обладающий уже коллективным сознанием, станут глашатаями будущей скотской власти и проводниками её распоряжений. "Станут квакать наперебой, никто и не разберёт, чего новой власти требуется", - мяукал он у плетня. Однако невежественные обрубки не верили высокой идее неизбежного самопреобразования природы, они предпочитали жрать, пока живы, и в начале лета озверели до того, что перерезали и порвали на мясо продовольственный отряд, состоявший из одного комсомольца, двух жидкобородых представителей сельской бедноты, одной идейной женщины с родинкой на лице и двух тощих лошадей, одной сивой, второй чалой. Во время короткого боя был также убит один из озёринцев, и боевые товарищи засолили его в большой кадке, впрок. Увидев мясо комсомольца, завёрнутое в красноармейскую шинель, Михей Гвоздев осудил тупое безрассудство обрубков.
> - Худа Советская власть, - мякотно сказал он, пробуя палкой костлявое тело одного из представителей сельской бедноты, сваленное на телеге лицом вниз. - Кожа да кости. А вас всё равно расстреляют. Власть жрать нельзя.
> - Ужто нельзя? - квакнул один безногий мужичок, подползший к телеге снизу, да и вцепился жёлтыми зубами в босую ногу идейной женщины, потому что она показалась ему помягше.
> Тогда Михей засмеялся, чего ещё никто не видел, смеялся он негромко, но давился тяжестью своего смеха, и некоторые бывшие при том бабы окрестились в испуге, поняв, что смех тот - апокалиптический. С тех пор, правда, прошёл месяц, однако никаких продотрядов больше не являлось, да и вообще местность вконец обезлюдела, потому мальчик Карпуша, удивший на мостках прошлогоднюю плотву, увидев Клаву и Петьку на полевой дороге, сперва подумал, что уснул и они ему приснились. Сны Карпуши, впрочем, бывали обычно совсем иными: чаще всего грезились ему стоящие в темноте люди, у которых будто что-то росло вниз из лиц, то ли кривые бороды, то ли оборванные ступни ног, в темноте было не разобрать, кроме того, видал он какие-то черноголовые грибы, пробившиеся на стволах сухих яблонь, и на стенах домов, да ещё снилась ему девочка, которую Терентий съел на пасху. Карпуша помнил, как она выскочила во двор, без крика, как курица перепрыгивая брошенные на землю деревянные предметы: недолаженную борону, тележье колесо, прохудившееся корыто. Терентий не мог за ней поспеть на одной ноге, он взял с земли камень и убил им девочку издали, камень дал ей как раз по голове и она сразу споткнулась и упала, растянувшись на земле, и из-под щеки у неё пошла кровь. Терентий подковылял к девочке, взял за ногу и потащил в избу, на пороге стояла его жена Анна, в сером платке, лицо её было плохо видно Карпуше, но отчего-то казалось, будто у Анны нету глаз, будто стёрлись они, или уползли куда-то, а девочка покорно ехала животом по земле, оставляя тёмный в сумерках след, веки её были сомкнуты, а рот раскрыт, и длинные распущенные волосы волоклись следом, собирая пыль на кровь. Карпуша запомнил лицо той девочки, и часто видел её во сне, только она ходила и на ней бывали какие-то тёмные пятна, всюду были тёмные пятна в Карпушиных снах, они пугали его, и никак не мог он разобрать, что в них скрыто.
|
