Сейчас расскажу что случилось, все равно вечер бессмысленно-пустой. В общем, откладывать дальше было действительно нельзя, еще чуть-чуть и я бы опоздал на работу. Но у меня были другие планы на этот вечер. Только не работать. Не в эту ночь. Находясь в подавленном настроении я взял заранее заготовленный моток нейлоновой веревки, кусок мыла и пошел по невыносимо-серым, сырым и скользким от бесконечного дождя улицам. Я шел через школу и увидел его. Фонарь. Он был прекрасен. Его свет, мягкий, желтый, просвечивал сквозь нежно-желтые же листочки березы. Это было восхитительно. Я хотел было вернуться домой, но чувство безысходности и тотальной бессмысленности бытия гнало меня вперед, как голод гонит тощего бирюка по следу больного лося. Я шел по вязкой глине, такой же вязкой, как мое бессмысленное бытие, шел вдоль рельсов, глядел сквозь осеннюю морось, вдыхая запах угля и креозота, смахивая с ресниц капли мерзкого дождя. Путь мой лежал в промзону, в заброшенную часть ее, где в лабиринте пустых ангаров, контейнеров и цехов можно было не то что труп спрятать, а целый концентрационный лагерь укрыть, с печами и газовыми душегубками. Обойдя обшарпанного вида КПП я ткнул пальцем в продавленную кнопку звонка. Резкая, как вскрик портовой шлюхи, трель порвала вязкую тишину. Щелкнул замок, показалось одутловатое лицо Ибрагима. "Здорово, Ибрагим!". "Привет, Десуфаг. Принес?" "А то! Нейлоновая, как просил. Степаныч на месте?" "Нет, съебал уже. Они тут наподдали со слесарями, так что ты один." "Вообще похуй. Ладно, пойду." "Фонарь дать?" "Облезу и неровно обрасту. Как-нибудь своими силами."
Пошел через территорию завода, рискуя ноги переломать об набросанную кучами арматуру. Полутемное здание цеха номер два встретило меня мощным ударом дегазационных таблеток, хлорида натрия и обогатителя. Даже слезу вышибло и волосы в носу закрутились. И привкус такой во рту, как будто я ржавый болт пососал. Прошмыгнув в монтерку бросил сумку на лежак, поставил чайник и принялся пилить радиаторы. Смысла в этом не было никакого, абсолютно, как и вообще нет смысла в моем существовании. Диодный мост, у которого он будет отбирать выделяющуюся теплоту никогда не будет работать. Просто чтобы занять чем-то голову и руки. Просто чтобы в очередной раз с низкого старта дать дёру от самого себя. Я пилил его часов шесть из неебических размеров алюминиевого листа толщиной в десяток миллиметров. Пилил до тех пор, пока руки не отнялись и ладони не засочились кровью. Потом я упал на лежак и, воткнув в уши затычки разглядывал потолок до утра. Я слушал о брате зарезавшем брата за рыбу, чья пища — глаза. Потом поднялся, вымыл руки и лицо принесенным мылом и пошел домой. Радиатор, кстати вышел настолько невыносимо отвратным, таким выкидышем металлургической промышленности, что даже стал похож на меня. Уходя я кинул его в плавильную печь. Его судьба изначально была предопределена.
